Удачливый крестьянин

– Право, не знаю, сударыня, – отвечал я. – Мне даже неизвестно, кто он такой; я вижу его впервые в жизни.

Беседуя так, мы спустились по лестнице, и я – не без сожаления – начал откланиваться. Однако, заметив этот жест, старшая из дам сказала:

– Раз вам и моей дочери вскоре предстоит явиться в одно и то же место, не покидайте нас, милостивый государь, и окажите нам честь пообедать с нами. Вы старались помочь нам в беде, и было бы жаль не познакомиться поближе с таким благородным человеком, как вы.

Пригласив меня на обед, дамы угадали мое тайное желание. Неизъяснимое очарование удерживало меня подле молодой женщины; но самому мне казалось, что это всего лишь уважение, сочувствие, участие.

Не следует забывать, что я поступил с ней великодушно, а мы любим людей, у которых заслужили благодарность. Вот, по чести, все, что я сам думал о причинах душевного удовольствия, какое доставляло мне ее общество. Ни о любви, ни о каком-либо подобном чувстве я даже не помышлял. Это мне и в голову не приходило.

Я даже гордился своим участием к этой молодой женщине, приписывая его похвальному великодушию, чувству доброму, а ведь нам приятно считать себя добродетельными. Итак, я последовал за обеими дамами, преисполненный самых невинных и благих намерений и мысленно говоря себе самому: «Ты славный человек».

От меня не укрылось, что старшая из дам отозвала в сторону трактирщицу и что-то ей сказала: видимо, заказывала к обеду дополнительные блюда; но я не посмел дать ей понять, что заметил это, и не возражал, боясь показаться неблаговоспитанным.

Через четверть часа обед был подан, и мы сели за стол.

– Чем больше я смотрю на вас, сударь, – сказала мать, – тем яснее вижу, что лицо ваше соответствует вашему благородному поступку у господина де Фекура.

– Боже правый, сударыня, – ответил я, – кто бы поступил иначе, видя горе этой дамы? Кто бы не загорелся желанием избавить ее от огорчений? Как это грустно – видеть людей в печали, особенно людей, достойных участия, и сознавать собственное бессилие; сегодня утром я был растроган как никогда; я едва не заплакал, мне стоило большого труда удержаться от слез.

Как видите, хотя эта маленькая речь была весьма незамысловата, ее не мог бы произнести простой крестьянин; так не говорит деревенский юноша, так говорит просто юноша с добрым и доверчивым сердцем.

– Слова эти еще увеличивают нашу признательность, милостивый государь, – сказала молодая дама, краснея и, как кажется, не отдавая себе отчета в причине, вызвавшей этот румянец; возможно, в голосе моем было слишком много волнения, и она боялась, что не сумеет сдержать ответное чувство; несомненно, взгляды ее были нежнее, чем слова; ведь она высказывала лишь то, что считала уместным, умолкала, когда находила нужным, глаза же ее говорили много больше; так мне казалось. Подобные мысли простительны, особенно в том состоянии духа, в каком я находился.

Я, со своей стороны, как-то притих и присмирел. Куда девалась обычная моя веселость! И все же я был счастлив, что сижу с ними за столом, и старался быть как можно учтивей и почтительней – ничего другого не допускало ее милое лицо; в присутствии иных женщин нам не удается быть развязными, что-то в них требует от нас сдержанности.

Если бы я вздумал перечислять все сказанные мне любезные слова и описывать все знаки их уважения, я бы никогда не кончил.

Я спросил, в какой части Парижа они живут, и они сказали мне свой адрес и имя, с готовностью, ясно говорившей об их искреннем желании видеть меня в своем доме.

Мать молодой дамы на каждый вопрос отвечала первая; затем ее дочь скромно подтверждала ее слова, сопровождая свои речи долгим взглядом, выражавшим больше, чем речь.

Наш обед подошел к концу; мы заговорили о странном свидании, которое было нам назначено.

Но вот пробило два, и мы отправились в путь; в трактире нам сказали, что пригласивший нас господин кончает обедать; он предупредил своих слуг, что к нему придут по делу, и нам предложили подождать в небольшой гостиной; через несколько минут появился и он сам с зубочисткой в руке. Я упоминаю зубочистку, потому что эта подробность ярко характеризует оказанный нам прием.

Но прежде надо описать его внешность. Как я уже говорил, это был толстый человек, ниже среднего роста, на вид мешковатый и брюзгливый; говорил он так быстро, что половину слов проглатывал.

Мы встретили его глубокими поклонами и реверансами; он предоставил нам распинаться сколько душе угодно, но сам не соблаговолил даже головой кивнуть – не из гордости, но из пренебрежения ко всякому этикету; так ему было удобнее, и он постепенно привык не стеснять себя церемониями, ибо ежедневно общался с подчиненными ему людьми.

Он направился к молодой даме, по-прежнему вертя в пальцах зубочистку, которая, как вы сами видите, была очень под стать простоте его манер.