Удачная неудача Солнцеликого - 3

Наконец-то появилась возможность осмотреться. Хорошо, что я сразу попала под морок и не осознавала подробности, хм, интерьера. Пещера не была идеально круглой, и это не совсем пещера, потому что вместо потолка было небо. Далекое, уже привычное грустное небо, еще белесое, но уже с признаками голубизны. Дыра явно искусственного происхождения — как будто у огромной ампулы непрозрачного серого стекла отломили кончик. На этом позитив закончился: точно под потолочным отверстием пристроился, нет, не так — возлежал каменный алтарь. Последнее пристанище усопших. Над этой штуковиной потрудились либо боги, либо время. Наверное, когда-то камень был плоским, а сейчас в он был вогнут посередине. Как будто неведомый великан встал с постели, оставив вмятину в матрасе. Скорбное ложе было значительно темнее остальных камней из-за сажи, частично смытой ливнями. Пещера уже почти просохла после Мокрой недели и была относительно чистой. Пепла на полу, который мелькал в воспоминаниях Реноша, не наблюдалось. А вот стены были именно такими, как транслировал нам из головы юного богатыря Тишка — складчатые, испещренные сколами, трещинами, уступчиками — только мысок сапога поставить. Где-то на высоте метров семи-восьми виднелась ручка кинжала, обмотанная светлой кожей. Если бы не цвет и общая инородность предмета, я бы ее не заметила. У отчаявшихся мальчишек, так рвавшихся к дыре в потолке, были бы все шансы выбраться из страшного места, если бы не все возрастающий отрицательный угол подъема. Да что там говорить, чем ближе к отверстию, тем больше потолок походил на подкупольный свод в храме. На такой стене и самый ловкий руш бы не удержался. Бедные дети!

В пещеру влетел Вит. Именно влетел — от нетерпения он левитировал. Небрежно сбросил содержимое своей авоськи на алтарь и пробежался по мне таким пытливым взглядом, что бросило в жар. И слов не нужно, чтобы понять, как он извелся в ожидании. И неважно, что для него прошло не более пяти минут, а не почти час, как для меня.

Подойти, прижаться, сплести пальцы так, чтобы соединились наши метки. И замереть рука в руке, щека к щеке, душа к душе. И завести безмолвный разговор:

— Прости, измучила тебя…

— Ты побледнела, родная, было страшно?..

— Совсем чуть-чуть, но вы бы мне помешали…

— Теперь без меня никуда…

— Теперь без тебя никуда…

А когда смогли отлепиться друг от друга, обнаружили, что ковер уже расстелен, подушки ждут седоков, и даже блюдо с какой-то снедью имеется. И вода в бурдюке. А пить после стресса хотелось. Очень. Тишка вел себя, как на пикнике, его алтарь не смущал. Дюш старался крепиться и поддерживать настрой братца, но получалось у него не очень. Наследственная шаманская чувствительность к потустороннему не могла не мучить нашего мальчика. Вкупе с генетической памятью и репутацией этого скорбного места. Вот уж воистину — «Пикник на обочине»(1)… Сердце кольнуло тоской по любимым книгам, да что уж теперь, у само́й получается «Не жизнь, а роман».(2)

— Дораш, бери гусли. С чего начнем? — готовность, с которой шамнёнок уселся и устроил этот странный инструмент на коленях лишь подтвердила догадку — парню очень не по себе.

Призрачный аксакал был недоволен поведением юного потомка — чуял шаманскую кровь и ждал привычного страха, но Дорашик мне и Тишке верил, да и Сара зависла над его плечом, демонстрируя готовность к неприятностям. Духу пещеры пришлось отступить под неусыпным контролем Лондара. Эти два спеца по наведенным эмоциям явно готовились схлестнуться.

— Песнями нас кормить будешь, глупая женщина с изнанки? — дед уклонился от противостояния с духом дворца и подлетел с претензиями ко мне.

— Ну ты же отлично понял, уважаемый, что светлые эмоции сытнее темных.

Дед ясность ума сохранил и угрозу мою уловил правильно. Он от нашей встречи с Витто напитался едва ли не больше, чем от синенькой, это было очевидно. Плотненький такой стал.

Дюш начал теребить струны. Корявенько, конечно, но «Беловежскую пущу» (3) трудно не узнать. Парни любили эту вещь и давно научились мне подпевать, пусть и коверкая слова. А им слова побоку, главное — мелодия, да образы дубрав, которые Тишка ловил в моих воспоминаниях. Хороший выбор, мальчики, одобряю.

— Всем богам с благодарностью, — и отпустила голос на волю. Потом пели для Раштиша. И про луч солнца золотого(4); и «Землянку»(5), про то, как «вьется в тесной печурке огонь». Сиштиле посвятили «В лунном сиянье»(6), только Дораш исхитрился ее перевести:

В лунном сиянии ковыль серебрится… дальше про то, как парень едет в соседнее кочевье полюбоваться красивой девушкой. Динь, динь, динь… Динь, динь, динь, струны «който» поют, о любимых глазах позабыть не дают. Вот эта дощечка со струнами, которую я, подчиняясь аллюзиям, упорно считала гуслями, называется «който». Во как. Сиштире с песнями повезло — спой про любовь — вот и посвящение. Не обязательно про ночное светило или ветер.