Удачной охоты

– Ну, полагаю, это мое дело, – сказал я, – вы разговариваете с моей сестрой.

Сомневаюсь, что кто-нибудь из них мне поверил. Но пять лет непрерывной работы с тяжёлыми механизмами сделали моё тело мускулистым; они посмотрели на моё лицо и руки, испачканные машинным маслом, и, вероятно, решили, что не стоит у всех на глазах затевать драку с простым китайским инженером.

Мужчины, бормоча ругательства, отошли, чтобы занять очередь на фуникулёр.

– Спасибо, – сказала Янь.

– Давненько не виделись, – ответил я, оглядывая её. Я проглотил чуть было не сорвавшуюся с губ фразу, что она выглядит хорошо. Вид у неё был неважный. Она выглядела усталой, похудевшей и ослабшей. Резкий запах духов, которыми она пользовалась, раздражал мой нос.

Но я не думал её осуждать. Судить других – непозволительная роскошь для того, кто сам вынужден бороться, чтобы выжить.

– Сегодня ночь Фестиваля Духов, – сказала она. – Я не хочу больше работать. Хочу помянуть свою мать.

– Почему бы нам не совершить приношение вместе? – предложил я.

Мы отправились паромом на Коулун, и дующий над водой ветерок немного её оживил. На пароме она намочила полотенце горячей водой из чайника и стёрла макияж. Я уловил слабый след её естественного запаха, как обычно свежего и прекрасного.

– Ты хорошо выглядишь, – сказал я, поскольку так теперь и было.

На улицах Коулуна мы купили пирожные, фрукты, холодные пельмени, приготовленную на пару курицу, палочки благовоний, жертвенные бумажные деньги и прочие необходимые для ритуала предметы.

– Как охота? – спросил я. Мы вместе рассмеялись.

– Я скучаю по лисе, – сказала Янь. Она рассеянно грызла куриное крылышко. – Однажды, вскоре после нашей прошлой встречи, я почувствовала, что последние остатки магии покинули меня. Я больше не могу перевоплощаться.

– Мне очень жаль, – сказал я, не в состоянии придумать что-нибудь ещё.

– Моя мать приучила меня любить человеческие вещи – еду, одежду, народную оперу, старинные легенды. Но она никогда не была зависимой от них. Когда хотела, она всегда могла преображаться в своё истинное обличье и охотиться. Но теперь, запертая в этом облике, что я могу сделать? У меня нет когтей. У меня нет острых зубов. Я даже не могу быстро бегать. Всё, что у меня теперь осталось – моя красота, то самое, за что вы с отцом убили мою мать. Так что теперь я живу как раз тем, в чём вы когда-то несправедливо обвиняли мою мать. Я соблазняю мужчин ради денег.

– Мой отец тоже умер.

Услышанное, казалось, не слишком её огорчило.

– Что случилось?

– Он, как и ты, чувствовал, что магия нас покидает. Он не мог этого вынести.

– Мне очень жаль. – И я понимал, она не знает, что ещё сказать.

– Ты сказала мне однажды – есть единственное, что мы можем сделать, чтобы выжить. Я должен поблагодарить тебя. Это, возможно, спасло мне жизнь.

– Нам обоим, – ответила она, улыбнувшись. – Но давай больше не будем говорить о себе. Сегодняшний вечер принадлежит призракам.

Мы спустились вниз к гавани и разложили принесённую еду неподалёку от воды, приглашая призраков всех, кого мы любили, прийти и разделить с нами трапезу. Потом мы раскурили палочки благовоний и сожгли в ведре бумажные деньги.

Она смотрела, как пепел сожжённой бумаги поднимается в небо теплом от огня и исчезает среди звезд.

– Как ты думаешь, теперь, когда не нет больше никакой магии, ворота в загробный мир всё ещё открыты для призраков?

Я ответил не сразу. Когда я был юн, я мог расслышать тишайший шорох пальцев призрака, коснувшегося бумажного окна, и умел отличать голос духа от шума ветра. Но теперь мне были привычнее подобный грому стук поршней и оглушительное шипение пара, под сильным напором несущегося через клапаны. Я больше не ощущал себя неотъемлемой частью исчезающего мира моего детства.

– Не знаю, – сказал я. – Полагаю, с призраками происходит то же самое, что и с людьми. Одни поймут, как выживать в мире железных дорог и свистящего пара, другие исчезнут навсегда.

– Но будет ли хоть кто-нибудь из них счастлив? – спросила она.

Ей ещё удавалось меня удивить.

– Я имею в виду, – продолжила она, – вот ты – счастлив? Ты чувствуешь себя счастливым, изо дня в день поддерживая работу механизмов, словно сам являешься всего лишь их деталью? О чём ты мечтаешь?

Я давно уже ни о чём не мечтал. Я позволил себе поддаться очарованию движущихся зубчатых колес и рычагов, беспрестанным звукам ударов металла о металл. Это позволяло мне не вспоминать об отце, о нашей земле, которая так многого лишилась.

– А я мечтаю об охоте в этих джунглях металла и асфальта, – сказала она. – Мечтаю в моём истинном обличье прыгать с балки на карниз, с террасы на крышу, пока не окажусь на самой вершине, пока не смогу зарычать прямо в лицо всем этим людям, считающим, что они вправе мною владеть.

Я увидел как её глаза, ярко заблестевшие на мгновение, вновь потускнели.

– В наши дни, в эпоху пара и электричества, хоть кому-нибудь в этом огромном мегаполисе, кроме тех, кто живёт на Пике, удалось сохранить своё истинное обличье? – спросила она.

Мы просидели в гавани всю ночь, жгли бумажные деньги и ожидали знака, что призраки всё ещё с нами.