Удачный сезон

Бывает, подойду к цветущему кусту, присмотрюсь. Бабочки, с виду все такие одинаковые, раскрывают мне свои характеры. Да, они действительно у них имеются. Одни ленивые, медлительные. Такие, когда ловишь их ладошками, замирают, успокаиваются, будто принимая любую уготованную судьбу. Другие же, наоборот, шустрые. Поймать их непросто. Они лавируют в воздухе с удивительным, иногда даже кажущимся просчитанным проворством. А когда все-таки попадаются, бьются в руках с отчаянной, изнурительной для своего крохотного тельца силой. Они борются за свою жизнь и свободу так, что заставляют сердце биться в удвоенном ритме. Ловить таких мне всегда было намного интересней и приятней. В особенности – нанизывать черное, извивающееся, беспомощно шевелящее усиками тельце на длинную тонкую иглу, где оно и расставалось со своей и без того короткой жизнью.

Некоторые черты характера остаются с нами до конца.

Позже моими бабочками стали девчонки.

Первую звали Лена. Она жила в том же доме, что и я, но двумя этажами ниже. Думаю, если бы не этот факт, у меня вряд ли хватило бы духу затеять ту игру, что подарила мне первый и, наверное, самый красивый трофей – косу настолько длинную, что к ободку ее удалось прикрепить лишь сложив в три ряда. Яркая, словно рыжий осенний листок, словно пылающие на солнце спелые ягоды облепихи, она и пробудила во мне спящие до того инстинкты охотника.

Столько раз двенадцатилетняя девчонка поднималась передо мной к себе на этаж, вызывая странное, тогда еще незнакомое и оттого неприятное ощущение, так похожее на то, что испытывает очень голодная собака, глядя, как хозяин за обе щеки уплетает ароматное, истекающее соком мясо. Столько раз Лена встречалась мне во дворе, пылая своей косой в лучах заходящего солнца… Она стала моим наваждением, беспокойным сном, нестерпимым плачем, а потом – заветной целью.

Планировать мне ничего не пришлось, все произошло как-то само собой, как происходят все важнейшие события в жизни.

Лена, как то часто бывало, спускалась передо мной по узкому лестничному пролету. Наверняка шла на прогулку с друзьями: за спиной у нее болтался набор для бадминтона.

Но мой окрик остановил девочку почти на выходе из подъезда:

– Лен, а Генка, Вика и Витька тебя не дождались, ушли.

– А? – девчонка остановилась, удивленно хлопая пушистыми, такими же ярко-рыжими, как и волосы, ресницами.

– Мне с балкона было видно. Они в подвал с улицы зашли и дверь изнутри защелкнули.

Врать на ходу получалось очень естественно, потому что ребята – и я в их числе – действительно частенько так делали. Подвал в доме был огромный, с множеством ответвлений, поворотов и ниш. Как мне позже рассказали, его построили в стратегических целях еще при Сталине. Он был излюбленным местом детских игр уже долгие годы. Много раз «лабиринт», как мы его называли, грозились запереть и обрезать кабель, питающий его, но все никак не решались: а вдруг война или еще какая беда? И на детские невинные игры в сплетении полутемных коридоров смотрели сквозь пальцы.

Как раз до Лены.

– О, тогда я тоже туда! – обрадовалась девочка. – Только бадминтон занесу обратно домой, чтоб не мешал.

– Давай. А я тут тебя подожду, а то вдруг они с внутренней двери сюда выйдут.

Лена кивнула и побежала обратно к себе, перескакивая для скорости через ступеньку.

А когда вернулась, мы вместе зашли в «лабиринт».

Нас встретили скудный тусклый свет немногочисленных ламп, сырая прохлада и тишина.

– Что-то не слышно их, – заговорщицки прошептала Лена. – Далеко, наверное, уже ушли.

– Ничего, найдем.

И мы тихонько двинулись в глубь подвала, минуя поворот за поворотом. То тут, то там лампочки были перегоревшие, и мы шли в полутьме. Это и раньше будоражило меня и волновало, но сегодня – втройне. Сердце стучало так, что, казалось, вот-вот лопнет, как передутый воздушный шар.

– Ты чего, боишься? – приостановившись, прошептала Лена, услышав, какое неровное у меня дыхание.

– Н-нет, просто…

Слов больше подобрать не получилось. А вот кирпич, кем-то из пацанов неосмотрительно вытащенный из обветшалой кладки…

На мой наклон Лена не среагировала. Подумала, наверное, что шнурок развязался. А когда получила сильный удар в висок, смогла лишь с жалобным похныкиванием схватиться за голову и, пошатнувшись, осесть на пол. Хлынувшая из раны кровь перепугала меня настолько, что на ум не пришло ничего, кроме одного: бежать, бежать отсюда скорей! Душила тошнота, рот наполнился горечью, пришлось крепко сжать зубы, чтобы не вывернуло. Где-то на краю разума Лена как-то заторможено, будто была сильно пьяной, звала меня по имени. Потом – еще кого-то. Только когда она умолкла, в мозгах у меня прояснилось.

– Что я делаю? Что же я делаю? – то и дело вопрошали непонятно у кого искусанные губы, когда трясущиеся руки вынимали из кармана школьного ранца ножницы, которые оказались там просто потому, что сегодня был урок труда.