Удачный сезон

Она не могла смириться с мыслью, что ее сына, ее Вовку, подозревают в убийствах. Неправильно это, несправедливо! Но молодой поганец в форме ясно дал понять, что Володя под особым наблюдением. От этого обстоятельства мать просто с ума сходила. Она-то знала: сын ее замечательный, добрый человек, такой воспитанный, такой аккуратный, такой… И как только эти хлыщи этого не видят?! Галина всегда была твердо убеждена: в нашей стране нет никакой справедливости. Те, кто заслуживает наказания, свободно ходят и наслаждаются жизнью, даже берут от нее больше, чем самые хорошие из людей, а невиновным вешают их грехи, за кои те платят своими годами. Но женщина никогда и вообразить не могла, что такое случится с ее любимым сыном. Доказательств, правда, пока не было. Да и быть не может! Но разве трудно «блюстителям закона» их сотворить?

Галина в отчаянии всхлипнула и чуть было не проглотила рассасываемую таблетку. Сил думать о чем-то уже не осталось.

«Пойду лягу, утро вечера мудренее», – решила она и нетвердой походкой направилась к старенькому пружинистому диванчику.

Глава четырнадцатая

Дождь, мой добрый приятель… Снова твоя мягкая, успокаивающая песня ласкает усталый слух. Вот бы вечно наслаждаться ею, бросив все, спрятавшись где-нибудь в далеком и глухом местечке, где не было бы никого, кроме меня и дождя. Странно, что за лирические мотивы заиграли вдруг в сердце? Вокруг ведь полный кипиш: дачники из общества (да и из соседних тоже) рвутся по домам. У кого-то работа, дела, а кто-то просто в панике. А некоторые – от тупости. Нечего, мол, им указывать, где быть и как жить. Убийства – дело полиции, так пусть сами и разбираются. У законников от таких твердолобых проблем впятеро больше; попробуй-ка проконтролируй всех и каждого, да еще и вычисли среди них убийцу. Да и погода теперь – сплошные дожди. Дорога местами – там, где улицы победнее и не посыпаны гравием, – расползается под ногами, а к окраине общества, там, где близко река, и вовсе невозможно ходить: земля больше похожа на болото. Так что несладко приходится нашей доблестной полиции. А значит, мне попроще. Может, поэтому и на лирику потянуло.

Пойти на улицу, что ли? Насладиться в полной мере этим чудесным дождем. Ведь других дел пока не предвидится.

Ловко выскальзываю из комнаты на крышу веранды. Прислушиваюсь. Только дождь шелестит в кромешной темноте. Мурлыкавший весь вечер гром, похоже, уснул, как и люди в тесных, охваченных беспокойством домиках. И лишь я стерегу его сон, даже дышать стараюсь тихо-тихо. Кажется, что во всем этом бесконечном мире бодрствую только я.

Но тут краем глаза улавливаю какое-то движение. Острое напряжение сковывает мышцы. Оглядываюсь так внимательно, как только позволяет темнота. Никого не видно. Но движение было, и это несомненно. Мои чувства отточены, как спрятанный под матрасом нож.

И вот, спустя бесконечно долгую минуту, я все-таки умудряюсь углядеть ночного невидимку. Это всего лишь мотылек. Большой, маячащий светлым призраком над отцветшим кустом пионов. Странно, в такую-то погоду… Ведь для него, малявки, одна лишь капля дождя – целое озерцо. Похоже, и среди чешуекрылых встречаются исключительные… личности. Губы трогает улыбка. Личности, пришло же в голову. Просто особи.

Необычная бабочка садится на что-то. Скорее всего, на огромный – по ее меркам – цветок, сложив светлые крылышки. Смотря на нее, я будто снова возвращаюсь назад, в детство, где было так много бабочек. У меня даже имелась своя коллекция. Капустницы, махаоны и многие другие красовались на куске красного бархата, вставленном в рамку под стекло. Был даже один уникальный экземпляр – большая черно-золотая красавица. Мне удалось ее стащить на одной скучной выставке в ботаническом саду, куда мы ходили всем классом. Забавно теперь вспоминать тот трепет, тот воровской задор, когда у меня получилось незаметно обломить ветку, где восседала бабочка, и сунуть в портфель.

Коллекция по сей день радовала бы мне глаз, не попадись она матери.

Я и сейчас, словно наяву, вижу искривленные гневом и отвращением губы, выплевывающие обидные, болезненные слова:

– Что это еще за убожество? Немедленно отдай, я выброшу! И нечего распускать нюни! Вечно ты собираешь всякую гадость. И в кого только у тебя столь дурные привычки?

Мать вырывает из моих рук красивую рамку, знает, что так просто я ее не отдам. И уходит, закрыв за собой дверь на замок, чтобы мне не вздумалось проследить, куда уносят мое сокровище. Я вслушиваюсь в удаляющиеся шаги, а потом – в далекий гулкий стук. Это массивная рамка ударяется о металлический бок мусорки во дворе. Так, в рыданиях, я постигаю еще одну истину: дорогие сердцу вещи нужно прятать как можно дальше. Даже от самых близких людей. Желание собрать новую коллекцию вылилось из меня вместе со слезами, но только не желание ловить бабочек. Не редких, правда, а обычных капустниц.