Удачный сезон

– Вова хороший, очень. Я вам раньше рассказывала. Он настоящий романтик, – всхлипывая, говорила девушка, крепко сжимая пальцами стакан с водой. – Невзирая на запрет, он забрался ко мне ночью в окно, потому что тревожился обо мне. Я была так счастлива. Мы были…

– Может быть, Зубов в ту ночь вел себя как-то необычно? Волновался? – спрашивал следователь Бровкин, глядя на девушку из-под густых бровей. В прошлую их встречу та была намного спокойней и разговор тек куда менее напряженно.

– Конечно, он вел себя взволнованно и необычно! Как любой человек, впервые в жизни решившийся на дерзкий, сумасбродный поступок! А еще он был мокрым. Дождь ведь шел. И счастливым, как и я… Неужели это кажется вам непонятным или преступным?

– Разумеется, я понимаю. Не всегда ведь я был толстым и больным стариком, – спокойно, но твердо произнес Бровкин, внимательно глядя на девушку. – Но, Таисия Игоревна, и вы ведь должны понять: Зубов мог убить вас.

– Не мог! Он никогда бы такого не сделал! Он… он любит меня!

Следователь мысленно выругался: вот же глупые бабы, понапридумывают себе всяких романтических бредней, разбирайся потом. Да и стокгольмский синдром никто не отменял.

– К сожалению, любовь не является оправданием. Тем более, он убил вашу мать. Пытаясь защитить его, вы тем самым…

– Не вам судить! Вы не знаете, что я чувствую!

Бровкин холодно кивнул.

– Верно, я не судья. Но я собираю информацию для судьи.

– Вова не убийца, – простонала девушка, шумно ставя стакан на стол и ероша растрепавшиеся волосы.

– Да придите же в себя! – не выдержал полицейский, соскочил с места и принялся мерить кабинет широкими шагами. – Он убил вашу мать! Ладно, на других вам плевать, но мать!..

Таисия заплакала.

– Вовсе не плевать. Не надо так… Просто я точно знаю, что мой Вова не убийца и вы наверняка ошиблись и не того арестовали!

– Я вас понимаю, правда, – смягчился Антон Николаевич. – Я много всякого повидал за годы своей работы. Вам сейчас очень непросто. Столько всего навалилось. Но нужно успокоиться. У меня еще остались к вам вопросы.

Девушка слабо кивнула, вытерла лицо платком и выжидательно воззрилась на следователя.

– Расскажите, что конкретно произошло на крыше. Это очень и очень важно.

– Вы же и так знаете. Соседи уже наверняка все рассказали.

– Вашу версию – нет. Но очень хочу узнать.

Таисия тяжело вздохнула.

– Мама узнала, что Вова был у меня ночью, и… словно взбесилась. Она очень строгих взглядов на все такое. Была… – Девушка сделала паузу. Потом, справившись с вновь нахлынувшими эмоциями, продолжила: – Сначала мы просто ругались. Я пыталась объяснить, что у нас с Вовой все серьезно и по приезде в город мы поженимся. Но она ничего и слушать не хотела! Стала кричать, схватила меня. Я выскочила на крышу…

– Минутку. Вы находились в комнате на втором этаже, верно?

– Да, – подтвердила Егорова. – Это, можно сказать, моя комната. Мама туда и не заходила до того дня. Ступеньки неудобные, вам, наверное, говорили. Слишком узкие и крутые. На новые денег не было, это ведь рабочих надо нанимать, мужчины в доме-то нет. А у мамы сердце больное и давление…

– Я понял, – мягко прервал ее Бровкин, потирая ноющие виски. – Продолжайте про конфликт.

– Да тут и нечего продолжать. Я толком не помню, как все было дальше.

Полицейский насупился. Беседа уже порядком утомила его.

– Кто вас ударил-то помните?

– Ударил?.. – тупо переспросила Таисия, часто мигая красными от слез глазами.

– У вас губы были разбиты, – напомнил следователь.

Девушка рассеянно потерла тыльной стороной ладони уже успевшие полностью зажить губы.

– Не помню. Все так быстро произошло…

– Скажите честно: это Владимир?

– Нет! Нет конечно! Это… это мама!

Антон Николаевич начал терять терпение.

– Вы же сказали, что не помните!

– Я просто… Просто не хотела порочить мамину память!

Таисия снова разрыдалась, спрятав лицо в ладони.

Больше Бровкину нечего было спросить и на этом разговор закончился.

Как и нашумевшее дело Стригача, открытое пять лет назад.

Лидию Степановну Егорову, заслуженного педагога, посмертно наградили орденом.

Чудом спасшуюся Таисию еще долго мучили репортеры, пришлось даже приставить к ней на пару недель охрану. У девушки и так случилось двойное горе: потеря матери и любимого человека, который оказался маньяком. Но это уже работа для психологов.

Глава двадцать третья

Вова подскочил на нарах, тяжело вдыхая спертый, отдающий сыростью воздух. В висках пульсировало, перед глазами плясали темные точки. От кислого запаха собственного пота мутило.

Снова он толкнул. Снова – глухой удар. И тишина. Живая, вибрирующая, оглушающая. Сколько времени прошло? Сколько бесконечных дней? Месяцев? Лет? Владимир мог сказать с трудом. Облезлые грязно-зеленые стены и крохотное зарешеченное окошко под изжелта-серым потолком превращали каждый из дней в сплошное вязкое и бессмысленное ничто.

И сам Вова стал ничем.