Удалить эту запись?

I’m sorry. My lovely dog Mars died. I cry. I can’t translate your fanfic, I’m sorry. The end. Sincerely yours, Vera. Erecb vtyz tyjn.

В смысле «Укуси меня енот». Ненавижу вас всех. Искренне ваша. Вера! С любовью!

* * *

Шла вечером мимо парка. Там собаки. Почему, Господи? Никогда ЕЙ этого не прощу!

Если бы я знала, что он умирает, я бы договорилась с богом!

Вы действительно хотите удалить эту запись?

* * *

Мама сказала, что я эгоистка и она теперь со мной тоже больше не разговаривает.

* * *

Мне очень жалко ту жизнь, которой больше нет. Там, где Лилька и Марсик. Лилька жива, но все равно. То, что было раньше, — оно будто умерло. Я об этом уже несколько раз думала, а записать, как я это чувствую, я не могу. И не знаю, смогу ли когда-нибудь. Даже если прочитаю все книги на свете. Или все фильмы просмотрю.

Я вспоминаю все время, как Лилька про себя и отца рассказывала. Так просто и понятно, будто была совсем другим человеком. Другой Лилькой. Напечатала эту мысль — и она еще глупее выглядит.

Вы действительно хотите удалить эту запись? Да.

Май. Дерево моего счастья

В сквере у метро открыли лунопарк. Я его в детстве называла Лунный Парк. Там на ночь спускают батуты. И они лежат потом, как шкуры убитых фантастических зверей. А по утрам воскресают. А собачьи души могут воскреснуть или переселиться в другое существо? Душа Марсика — в теле кота. Или балерины. Или… не знаю. Главное — не бомжа никакого.

Пусть он будет счастлив.

Я хотела пойти под окна того дома, где жил АД, и зажечь свечки. За него и за Марсюшу. Но там нет свечек, цветов и икон. Они мешали жильцам первого этажа.

* * *

Мне опять пишут какие-то юзерши и хотят перевод того макси. Видеть вас не могу. Оставьте меня в покое. Всё. Пожалуйста. Мне жить незачем, а вы тут все. Вокруг меня слишком много смерти, а тут еще персонажи дохнут!

* * *

Я сейчас чуть не написала незнакомому человеку, чтобы он горел в аду. Так нельзя. Я ненормальная. Я как тот парень-геймер. Только я не могу в окно!

* * *

Я дура.

Я не замечала, что теперь мама каждый вечер ходит в магазин на углу. То приносит сыр, то мороженое. Я не люблю сыр, а у мамы опять связки болят, она хрипит. Просто приносит мороженое и складывает в холодильник. Как дрова… Я сегодня поняла, в чем фишка. Случайно. Мама вышла и сразу с соседкой у лифта пересеклась, а у соседки хаски. Большой. Но он боялся нашего Марсика, когда был маленьким. А потом они дрались. А потом мы договорились, кто во сколько выходит вечером. Чтобы они не дрались в подъезде. Не лаяли друг на друга. А сегодня хозяйка Фила (хаски) маме говорит: «Вашего-то нет, а я все по-старому, после новостей гулять мы ходим».

И мама что-то ответила. Быстро. Будто ничего не говорила. Что-то вежливое и никакое. И пошла в лифт.

И я поняла. Мама до сих пор вечером ходит гулять с Марсиком.

Я тогда маме позвонила и сказала:

— Я тоже пойду погуляю с собакой.

Мама не удивилась. Спросила:

— Мне пойти с тобой?

А я говорю:

— Ну зачем? Со мной Марсик будет.

И я прямо вот знала, что со мной ничего не произойдет.

Мам разрешила. Попросила взять газовый баллончик из обувной тумбочки. И чтобы я его в руке держала, прямо чтобы он теплый был, а то плохо сработает. И объяснила, на какую кнопку жать.

И все. Больше не ругалась, не запрещала.

Даже не спросила, где я буду гулять.

И я пошла «с Марсиком».

Я представляла его себе. Не как крылатого ангела и не как призрака. А просто как будто он живой. Вот береза, где он почти всегда лапу задирал. Значит, в березе есть часть моего Марсюши. Его любимая дорожка между садиком и школой. А гаражи снесли. А в них — тоже его душа.

Я шла и говорила с ним вслух. Будто подзывала к себе. Только очень тихо. Я называла Марсюшу всеми ласковыми именами, которые знала. Даже «лохушкой» и «лохнессиком», как мам меня в детстве.

Мне кажется, что, если у Марсюши есть душа, она все это слышала.

Я с ним прощалась.

Я плакала, и теперь у меня обе руки были свободны. Можно было вытереть слезы. Но я не хотела. Лучше бы эти слезы зимой ко мне примерзли и мне щеки прожгли насквозь до зубов. Только чтобы опять был поводок в руках и Марсик был живой.

Я стояла под тем кустом, где мы с Лилькой хохотали и фоткались. «Куст сожрал мужика, а ботинки выплюнул». И Марсик лаял и прыгал. Он был еще совсем здоровый, Марсик. А Лилька была моей подругой. И я наконец стала вытирать слезы. А у меня в руке баллончик был зажат. Как я обещала маме.

Я не знаю, на что я там нажала. Руки были мокрые от слез, мне кажется. Я себе в лицо попала струей. Страшно дико. Думала, что ослепла. Что на меня напали. Я кричу. Меня хватают за плечи.

Я кричу: «Мама!» — от страха. Я вспомнила, как Л пугал ее отец. Она тоже звала маму, хотя никто же не поможет, когда вы в доме вдвоем.

И я звала!

А в ответ:

— Верочка!!!

Ненавижу такое ласковое. Но все равно.

Это моя мама была. Она шла за мной. Со мной.

Она за меня очень боялась.