Удар гильотины

Он отчетливо вспомнил, как, заглянув на русский сайт, предлагавший билеты на концерты (почему-то решил, что там можно найти относительно дешевый билет в оперу), увидел объявление о концерте Эсти Семироль, которая в сопровождении фортепьяно (Эмма Сотник) будет петь арии из итальянских опер: Верди, Доницетти, Масканьи… Всего сорок шекелей, ерунда. Пальцы выбили на клавиатуре дробь заказа, и билет он взял в кассе перед самым началом – до последней минуты не был уверен, что поедет, хотя… сейчас он почему-то вспомнил забытые ощущения – знал он, конечно, что не пропустит концерт, потому что… Что-то было для него в звучании странного завораживающего имени – Эсти Семироль, будто фея из сказки.

Концерт должен был состояться в зале дома культуры в Южном Тель-Авиве – никому не известная певица, никому толком не нужная, поет в ресторане российские песни (почему он решил, что она из «русских»?), но в душе чувствует, что способна на большее, и чтобы доказать это прежде всего самой себе, снимает на собственные деньги маленький зал в непрестижном районе, заучивает самые популярные арии, чтобы даже случайный посетитель (неслучайные на такие концерты не ходят) не заснул после первого же номера. Антракта, конечно, не будет, публика больше десятка арий не выдержит…

Клуб соответствовал Антона о нем представлению: холодный зал не в смысле температуры помещения, холодным оказалось ощущение от стен, пластиковых стульев и помоста с киноэкраном, где стоял сиротливый рояль, стеснявшийся своей родовой принадлежности, как рыцарь, вынужденный пресмыкаться перед второсортным феодалом, нанявшим его для битвы с собственными крестьянами.

Антон купил букет цветов, не очень понимая зачем… нет, понимал, конечно: представлял, каково выступать в таком зале перед такой публикой, даже если обычно поешь в ресторанах и ни на что особенное не рассчитываешь. Сел не в первый ряд, хотя и в первом было много свободных мест.

Сначала вышла пианистка, седая молодящаяся женщина. Села за рояль, протерла клавиши мягкой тряпочкой – деталь, на которую Антон никогда не обращал внимания, неужели все так делают? Потом вышла солистка, и сердце Антона ухнуло, потому что… Он узнал девушку. Это было самое сильное дежа вю в его жизни. Господи, да в какой жизни? Антон прекрасно помнил, что не был никогда на концерте Эсти Семироль, но это воспоминание не было дежа вю, он просто вспомнил – всё, до деталей, – а вот появление Эсти Семироль на сцене возбудило такое сильное дежа вю, что Антон приподнялся, и на него зашикали. Он видел Эсти раньше… Где? Когда? Нужно было, видимо, сосредоточиться и попытаться вспомнить, но пианистка взяла первые аккорды, Антон узнал вступление к арии Джильды (надо же, начинать концерт с такого сложного номера!) и замер, сердце заныло в предвкушении провала – не могла эта девочка, тоненькая, хрупкая, похожая на ангелочка, правильно вывести фиоритуры, трели и каденции в одной из самых сложных арий репертуара колоратурного сопрано…

Когда чистый голос взмыл под потолок и выше, без труда разрушив перекрытия и крышу и улетев к небесам, Антон забыл о дежа вю. Может, он и видел когда-то эту девушку, какая разница, она не пела, она просто смотрела ему в глаза (так казалось Антону, хотя он и знал, что ошибается) и говорила ему о том, что «сердце радости полно», «весь мир светлее стал», обрамляя слова чистыми, как невинная душа, трелями, будто рисовала голосом рамку для чудесной картины, тоже голосом нарисованной.

Наверно, в ее пении были недостатки. Наверно, Антон был заворожен не столько голосом, сколько внешностью или чем-то еще, чему есть множество названий, а на самом деле нет ни одного.

Когда Эсти испуганно посмотрела в молчавший зал, Антон понял, что, если сейчас не начнет громко аплодировать, певица упадет от нервного напряжения. Он поднял руки… Зал начал хлопать раньше, сначала пара редких хлопков, потом больше, сильнее, и вот уже это можно назвать овацией – правда, в наполовину заполненном зале овация звучала как вежливое поддакивание, но все же…

Антон так и не похлопал Эсти, ни после первой арии, ни после следующих – она спела Розину из «Цирюльника», Линду, потом зачем-то Сантуццу из «Сельской чести», арию, совсем не подходившую для ее голоса, может, сама себя испытывала? И завершила выступление (действительно, без антракта, не надеясь, что кто-то останется на второе отделение) сценой сумасшествия Лючии, без непременной флейты, но Эмма Сотник неожиданно хорошо сыграла, и голос безумной ламмермурской невесты звучал так жалобно, искренно и нежно… «так искренно, так нежно» – вспомнились Антону слова стихотворения, но он не помнил, кто это написал…