Удар милосердия

Стуре Касперсон, повинный в занятиях колдовством и жестоких убийствах, вину свою признавший, учитывая его полное раскаяние, приговорен к повешению, каковое состоится на Виселичном поле за стенами Тримейна. Тело его будет оставлено на виселице, пока не истлеет.

Райнер из Переправы святого Павла, студент, повинный в том же, скрывшийся от правосудия, нераскаявшийся, осужден заочно к сожжению in effige.

Тодд из Тьяцци, клирик, исполнявший в монастыре святой Марии ордена сервитов обязанности писца, обвинен в пособничестве занятиям колдовством. Но, учитывая то, что в действия сии он был вовлечен обманом, его полное раскаяние и помощь правосудию, приговорен к ссылке в один из отдаленных монастырей империи.

Это было действительно мягко – в сравнении с теми приговорами, что выносил Верховный Суд, пока Ян-Ульрих был в здравии (а Святой Трибунал, как известно, вообще никого не казнит, а передает светским властям). И в тоже время утоляло жажду справедливости. И конечно, сулило новые зрелища. Так что жители столицы пребывали в радостном нетерпении, и мало кто обратил внимание на возвращение в Тримейн бывшего имперского наместника в Эрде. И уж почти никто не заметил приезда корпорации гистрионов «Дети вдовы».

10. Тримейн. Старый Дворец. Соборная площадь. Зеркальный дом.

Не подобает простолюдинам опережать принцев – ни в жизни, ни в смерти. И казнь Раднора назначена была первой.

Те немногие, кому удалось быть ее свидетелями, сохранили об этом зрелище самые отрадные воспоминания. Все произшло красиво и благолепно, в старых и добрых традициях. Накануне Раднор исповедался и причастился. Если бы супруга пожелала проститься с ним, ее бы, разумеется, допустили. Но принцесса, как говорили, задержалась в пути, и не поспела даже на казнь.

Эшафот, сколоченный во дворе, устлали восточными коврами, а плаха была из свежего дерева, ибо нельзя императорской крови смешиваться с кровью низкой, даже и здесь. И никого, кроме гвардейцев, не было во дворе. Правитель и высшие сановники наблюдали за происходящим из окон. И появился Раднор пред ними, одетый не хуже, а пожалуй, что и лучше зрителей – в наряде, в котором блистал он в Новом Дворце, переливаясь на майском солнце в блеске вышивки, перстней, цепей и дорогого пояса. Только ни кинжала не было у него на поясе, ни меча, как прежде.

Провожали Раднора на эшафот архиепископ Тримейнский Вистримунд со своим викарием. Два епископа, согласно обычаю, могли сопровождать лишь наследника престола, каковым Раднор так и не стал. А за ними тянулись стайкой пажи из лучших домов империи. Их роль была весьма ответственна. Ибо, когда преподобный Вистримунд прочитал молитву, и дал осужденному приложиться к распятию и молитвеннику, пажи помогли Раднору разоблачиться, сноровисто, но без лишней поспешности, избавив от праздничного наряда, и облекли его тело в рубище, чтоб явился он к престолу Господню смиренным просителем. Роскошная одежда, по обычаю, отходила палачу. И мастер, довольный тем что выпало ему на долю, отблагодарил щедрого дарителя, отправив его на тот свет одним ударом топора на длинной рукояти… в точности такого, каким предписывали вершить казнь традиции Тримейнского судопроизводства.

Все присутствующие отмечали, что Раднор принял смерть достойно. Поскольку принц так до конца и не понял, что это все – на самом деле. Взаправду.

На другой день в Тримейне появилась скорбящая вдова. Траур был ей к лицу, и появилась в ней даже некоторая миловидность, которой сроду в жене усопший Раднор не замечал. Она подтвердила, что что остается вернейшей служанкой императора и правителя. Заверения ее были приняты, после чего вдовствующей принцессе был передан гроб с останками мужа – ради достойного погребения в родовых владениях. О том, чтобы похоронить Раднора в императорской усыпальнице, не было и речи. Зато в часовне Старого Дворца отслужили торжественную мессу, в которой приняли участие аббаты всех наиболее значимых монастырей Тримейна : святой Марии ордена сервитов, святого Гамлиэля – от бенедиктинцев и святого Серапиона – от францисканцев.

Так или иначе, большинству жителей Тримейна зрелище это сталось недоступно. Те простолюдины, кому посчастливилось хоть краем глаза увидеть казнь принца – стражники, слуги – чувствовали себя кумовьями императору, и могли с полным правом похваляться по всем столичным кабакам. Остальные собирались вознаградить себя за потерянное удовольствие полюбовавшись, как черт будет уносить душу злого колдуна, приспешника принца.

Ясно было, что на Соборной площади яблоку негде будет упасть – если бы кто нашел в Тримейне яблоки в это время года. Матфре даже не пытался конкурировать с таким зрелищем. Он собирался представлять со всей труппой на улицах и площадях, но в день казни решил дать себе и другим отдых. Во дворцы и дома богатых бюргеров в нынешний приезд Мафре не совался.