Удар отложенной смерти

– Да вижу я! – Андрей бросил «бычок» на ступени, к радости бомжей. – Клавдия, иди в квартиру. Тебя могут застукать рядом со мной, а это очень плохо. Веталь на Стаса и так косится. Так что подожди меня дома, а я встречу машину.

– Вот ещё, я здесь останусь! – Клава погладила Павлюкевича по волосам, что-то шепнула ему в ухо и всхлипнула. – Не подумаю никуда сваливать. И пусть кокнут, на фиг, жить совсем не хочется. Муж вот теперь будет психом, тоже радость! Я и так одна, всю жизнь одна. И никогда жить не хотела! Чего моя мать только аборт не сделала?..

Клава плакала, глядя на сверкающие в отсветах окон струи дождя, а тем временем белый «рафик» с красными крестами лихо заворачивал под арку.

Они не стали сопровождать Василия до больницы – врач не разрешил. Он велел позвонить раненому домой и сообщить родным о случившемся. Клава долго доказывала, что она может сопровождать Василия, хоть и не является его родственницей. Андрей же молчал, стоял, запрокинув голову. И ловил пересохшими губами капли дождя. Спиной и затылком он прижимался к мокрой штукатурке – весь грязный, насквозь промокший, в испачканной кровью жёлтой рубашке.

С Клавиных волос текло, она клацала зубами. И её, и Андрея бил озноб. Струи воды быстро смыли с асфальта кровь Василия, но Озирскому казалось, что тёмное пятно навсегда останется в этом дворе…

Из своей комнаты в коммуналке Клава позвонила Зое Павлюкевич на улицу Ткачей и рассказала о случившемся. Андрей, уронив голову на круглый полированный стол, жадно курил «Кент» и думал, что же теперь, собственно, делать. От одной только мысли о Ветале бешено колотилось сердце и перехватывало дыхание. Горе и бессилие разрывали грудь. В голове шумело, кровь бросилась в глаза; и яичного цвета штора казалась Андрею красной.

Сначала трагедия с Минцем, которого едва спасли. Ладно, Филипп помог, приготовил мази из травок. А без него Сашок ходил с бутылочкой на шее, как старый паралитик. Он весь почернел, и состояние оставалось тяжёлым. Но после нескольких процедур с мазями Обера Сашок резко пошёл на поправку.

С ним пока порядок, но Васька Павлюкевич, Толька Тарасов!.. Последнему на соседней лестнице, где прятался Веталь, Мона Кикина плеснула в лицо серой кислотой. Глаза Тарасов сохранил лишь чудом – он был в тонированных очках. Лицо же пострадало так, что Озирскому страшно было на него даже смотреть…

– Плачет Зоя. – Клава положила трубку и села на стул рядом с Андреем. – Сказала, что сейчас же поедет в больницу. Метро у них недалеко. До «Петроградской» доедет, а там – на троллейбусе. Слушай, «дымка» нет у тебя?

– Держи. – Озирский протянул Клаве непочатую пачку «Золотого кольца». Он всегда имел запасную на всякий пожарный случай.

Клава благодарно кивнула, прикурила, зачем-то закрывая огонёк ладонью. Андрей отметил, что руки у неё совсем тонкие, девчоночьи. Приспичило ей так рано замуж – погуляла бы…

– Клавдия, а чего ж ты жить-то не хочешь? – спросил Андрей, отогревая в своих ладонях озябшие руки девушки. И почему-то ему почудилось, что руки эти напоминают материнские.

Клава стряхнула пепел в блюдце.

– А чего хотеть-то, Андрей, ну чего? Только, вроде, наладилось всё, замуж вышла. Хотела из общаги съехать и сюда прописаться. А тут Стас… надумал жизнь кончать. Теперь кукуй одна, пока он в себя не придёт! Да и не общага тут главное, а вообще… я даже не знаю своих родителей. Ни мать, ни отца. Представляешь?

– Я своего отца тоже никогда не видел. – Озирский залихватски поднял брови, потому что девчонка ему безумно нравилась.

Андрея тянуло к Клавдии так, как ни к одной женщине до этого. И даже не о постели были сейчас его мысли, а о чём-то совершенно другом. Она была своя, родная, будто бы давно знакомая. Стыдно было перед Ленкой за такие желания, но Андрей ничего не мог с собой поделать. Он не мог подобрать название своим чувствам, и потому нервничал.

– Да отца бы ладно, а я и мать не знала. Даже не представляю, кем она и была-то. Прабабка меня растила, да и то до четырнадцати лет. Её тоже Клавдией звали.

– А-а, это в честь прабабки? А я-то и удивлялся! Современная девица, а имечко…

– Да, по ней нарекли. И окрестила она меня. Померла, когда мне только пятнадцать стукнуло. Я решила заколотить нашу избу и в Питер перебраться лимитой. Бабка говорила, что моя мать здесь жила.

– Она умерла или бросила тебя? – спросил Андрей, вдыхая запах Клавиных волос. Сквозь аромат английского шампуня он почувствовал запах Вероники.

– Умерла… – Клава потушила сигарету. – Молодая совсем преставилась моя матерь. Ей всего пятнадцать лет было, как мне, когда одна осталась.

– Очень жаль, – покачал головой Озирский. – Хуже некуда. А отец? Не искали?

– Не-а… Да кто ж его искать-то станет? И я всё о мамке тосковала – девка всё-таки. А о батьке редко думала. Потом баба Клава сказала, что он, наверное, тоже пропал без следа. Сгинул в тюряге какой-нито. Они же с мамкой одногодки были, шпана. Слушай, может, в больницу позвоним? – Клава протянула руку к телефону. – Узнаем номер по справочному…