Удар отложенной смерти

Готтхильф оставил машину во дворе, снял «дворники» и зеркало, подключил сигнализацию. Остаточный дождь ещё сеялся с неба, но с тем великолепным ливнем в Шувалово сравнить его было нельзя. Правда, потом полило снова, и Филипп с лестницы полюбовался красивым зрелищем – растворёнными в струях ливня огнями Московского проспекта. Настроение у него было спокойное, даже умиротворённое, потому что вскоре начиналась новая, долгожданная жизнь в собственном доме.

Всё-таки в дороге он изрядно промок, и потому сразу же полез под душ. Времени на всё это уходило сейчас немного. Не нужно было пререкаться с Региной, оправдываться перед тёщей и пытаться убедить дочку в том, что у них с мамой всё хорошо. Ютта Куртовна, непревзойдённая мастерица готовить рождественского гуся с яблоками и черносливом, запросто приезжала к зятю сюда с улицы Руставели, из Ручьёв, где они до этого жили все вместе.

Там семья получила трёхкомнатную квартиру прямо перед рождением Магды – в феврале семьдесят восьмого. Опасения тёщи сбылись – их заселили к чёрту на кулички, да ещё и не в новый дом. Но всё-таки прогресс был налицо – до этого всё ютились в одной комнате, в коммуналке у Некрасовского рынка, который ещё называли Мальцевским. Кроме того, именно на Гражданке, в немецкой колонии, когда-то жили и отец Филиппа, и дед…

После душа Филипп выпил травки, чтобы нормально заснуть и не крутиться в постели ночью. Обычной чашке кофе он предпочёл китайский чай. И вскоре после того, как пробило час, Филипп стал засыпать. Настойка подействовала, как всегда, быстро. Создание почти отключилось и, пригревшись под пледом, Филипп мирно дремал. В шуме уходящей грозы он уже уплывал в неведомые дали, когда в сон ворвался резкий, пронзительный звонок у входной двери.

Сердце сразу заколотилось, и Филипп сел в постели, прислушался. Позвонили снова, но ведь он никого сегодня не ждал. Очень могло быть, что в очередной раз ошиблись квартирой. Внизу, прямо под ним, жила «интердевочка», которая обслуживала клиентов не только в отеле, но и на дому. К ней приезжали респектабельные дяди на иномарках, иногда по несколько сразу, и частенько они зазря беспокоили Обера. Поскольку не все его знали в лицо, приходилось объясняться с ними, как простому смертному интеллигенту, а не признанному всеми авторитету.

Готтхильф надел халат, подумал, брать ли «браунинг». Решил, что пока не стоит, и подошёл к двери. У хозяина «глазка» не было – и зря. Надо будет сказать ему, чтобы провертел – другим пригодится.

Встав спиной к стене, он глухо спросил:

– Кто?..

– Я, открывай! Скорее!

– Ты?!

Обер принялся, чертыхаясь, сбрасывать цепочки и щёлкать замками. Озирский стоял на лестничной площадке, где вечером перегорела лампочка. С его волос текло, рубашка была вся в грязи и вроде бы даже в крови. В руках Андрей держал два мотоциклетных шлема. Глаза его по-кошачьи светились в темноте, и Обер понял, что необыкновенный человек видит ночью.

– Заходи быстрее! «Хвост» не притащил? – Обер взял у гостя шлемы. – Почему так поздно?

– Обстоятельства. – Андрей стащил кожаную куртку, откашлялся и осмотрел в зеркале своё грязное, но, в то же время, красивое лицо. – Насчёт «хвоста» не знаю. Но не думаю, что за мной сейчас следили. Я на мотоцикле. Причём на чужом… Ты один тут? – Андрей молниеносно осмотрел прихожую, потом – большую комнату.

– Естественно. Баб не вожу – они мне дома и на службе надоели. Ты с происшествия?

– Да уж, происшествие на славу! Я, конечно, понимаю, что выгляжу не лучшим образом… – Андрей опустил слипшиеся стрелками ресницы. – Но слишком уж дело серьёзное. Без тебя никак не решить.

– Какое конкретно дело? Да ты проходи в комнату! У меня там, правда, не ахти какой порядок… Я вижу, ты чем-то здорово расстроен?

– Друга моего Ваську Павлюкевича ранили сейчас на углу Бронницкой. Ещё живого в больницу, на Пионерскую увезли. Но, похоже, хана Ваське. – Андрей тяжело вздохнул и встряхнулся. – Помыться бы мне, а? Видишь – грязный, как хряк…

– Так иди, вот ванная. Под душ желаешь или до пояса?

– Давай ополоснусь скоренько. – Озирский ничего не говорил, а сам жадно осматривал мебель, зеркала, ковры – кусочек недоступной ему «красивой жизни».

– Тогда мойся. – Филипп зажёг свет в ванной. – Есть хочешь?

– Это я завсегда хочу.

Андрей стянул рубашку, кроме грязи с кровью заляпанную ещё и мазутом. Потом сплюнул в раковину, смыл всё из крана.

– Чёрт, надо было чёрную надеть! Хотел ведь, а жена эту навязала. Русским языком ей говорил – нельзя на задание светлые вещи надевать. А Ленке кажется, что я и так очень мрачный…

– Неужели у неё ещё есть к тебе претензии? – Обер восхищённо смотрел на голого до пояса Андрея – совсем как тогда, после случая в крематории. – Да за такого Рэмбо любая западная дива с радостью пошла бы! Я вижу, что ты профессионально бодибилдингом занимался. Но меру знаешь – молодец. В гору мяса не превратился.

– Я пользовался методиками Джо Уэйдера. – объяснил Андрей. – Это – самые лучшие, уж поверь мне. – Он обернулся, сморгнув с ресниц капли воды. – Полотенце есть?