Удар отточенным пером

Юля вдруг откинула назад голову и расхохоталась.

– Тут же такие войны! Ты даже не представляешь…

– Расскажи.

– Что тебе рассказать?

– Ну сколько человек в профсоюзе хотя бы?

– Ой, самых активных – всего десять. А так – человек сто, не больше, – махнула рукой Юля. – И то – гнилой контингент.

– Что значит гнилой? – удивился я.

– Мамочки с хроническим декретом, инвалиды с ушибленным пальцем и кому до пенсии неделя. Те, кто работать не хочет, короче говоря. Сидят на работе и отбывают жопочас. Большую часть актива этого профсоюза даже пришлось отселить в отдельный цех, потому что им и уборку территории доверить нельзя.

– А уволить тоже нельзя? – снова поинтересовался я.

Юля закатила глаза, как будто я спрашивал, сколько будет дважды два.

– А как их уволишь? Они все заместители председателя профсоюза, то есть самого Жильцова. Известная схема. По закону мы не имеем права увольнять ни председателя, ни его замов. А вот сколько должно быть замов у председателя, закон не оговаривает. Хитро, да?!

– Так кто такой Жильцов тогда? – спросил я, делая вид, что согласен со всем, что говорила Юля, хотя, судя по терминологии, это были не ее слова, а слова ее начальника: назвать инвалидов и матерей с детьми гнилым контингентом – кажется, вполне в духе Селиверстова.

– Если серьезно, то этот Жильцов даже близко не знает, что такое производство. До приватизации завода он номинально числился мастером в каком-то цехе, а на деле был освобожденным комсоргом. Это называется профессиональный треполог. Ага… Отстаивал «рабочую позицию» в свободное от перераспределения импортных дамских сапог время. Я как его увидела, как их газету почитала, сразу все это поняла… Понимаешь, я, может быть, много не знаю в жизни, но филолог я от Бога…

Она вдруг выпрямилась и тяжело вздохнула:

– Я ведь не хуже твоей Вики в текстах разбираюсь. Но просто ей повезло в свое время, а мне – нет. Тут все зависит от везения, от связей. Ведь наше образование не дает ничего в плане профессиональном, как бы это абсурдно ни звучало. Университет имеет только одну цель – взорвать мозги, взбодрить систему ценностей, а наш филфак еще и учит общаться с маразматиками, которых в одном месте и в одно время собралось колоссальное количество… Только это в жизни и пригождается. Нет, я не расстроилась, когда мне указали на дверь из-за того, что место в аспирантуре понадобилось для сына заведующей. Семейственность у нас была всегда. Слишком маленький городок. Если бы я поехала в Москву или Питер, уверена, я добилась бы там бо́льших успехов. Но я не поехала, а значит, некого винить, кроме себя самой. По меркам же нашего города мне тоже, если подумать, повезло. Селиверстов даже отпускает меня на конференции, когда это необходимо. Он не возражает, чтобы на следующий год я поступила в заочную аспирантуру в Москве…

Юля еще говорила про то, что помощник со степенью для Селиверстова что-то вроде красивого кулончика на брелоке с ключами, а до меня наконец дошла суть их с Примадонной конфликта. Юлю не взяли в аспирантуру, потому что туда взяли сына заведующей, а научный руководитель не защитил ее. Теперь понятно, почему она обиделась. Я бы тоже, наверное, обиделся на ее месте.

– Правильно сделала, что не пошла в эту долбаную аспирантуру. Кому это вообще надо! – улыбнулся я. – Я вот вообще решил с филфака уйти. Перевелся в ветеринарный. Мне тоже надоели эти слова, слова, слова. Ни о чем.

– Серьезно?! – изумилась Юля. – А Вика что сказала?

– Бесилась. И бесится еще. Но это ладно. Ты мне лучше как филолог сейчас скажи. Как ты по газете вычислила, что Жильцов мудак и баламут? – полюбопытствовал я, склоняя разговор в интересную мне сторону.

– Газета и профсоюз – это так, прикрытие, – махнула рукой Юля. – Владислав Юрьевич говорит, и я полностью с ним согласна, что этому Жильцову лавры народного освободителя не дают покоя. Ну и пожить за счет завода, ничего не делая, тоже хочется. Тунеядец, трутень, короче говоря. Знаешь, сколько они сдирают с нас своими судами? У-у-у.

Юля вдруг с пьяным смешком выбросила вперед руку, качнулась ко мне и обняла за шею.

– Эх, Сашка, – выдохнула она, – мы же, оказывается, родственные души… Можно я тебя обниму? А наш филфак – это правда дерьмо на палочке! Примадонна – ты уж извини, я снова о своем, – но ведь она же просто сволочь! Вот чем она, по сути дела, занимается, ты знаешь? Нет?! А я тебе расскажу. Вот все говорят: Ада Львовна – большой ученый! Да, Ученый! Она-то, может, и ученый. Это правда. Ладно. Но ведь прозвище «Примадонна» она получила не за научные заслуги…

Я постарался осторожно вывернуться из объятий первоклассного филолога.

– Нет, ты так стой, а то у меня все кружится, – сказала Юля, почувствовав мои движения, и прижалась сильнее. Однако плохим знаком было даже не это, а то, что небрежным жестом она вдруг бросила рюмку из-под своего коктейля, которую все еще держала в руке, за спину, и та с жалобным треском разбилась о батарею.

– Все оплачено, дорогой! – сказала Юля и поцеловала меня в щеку, хотя метила явно в губы, но я успел уклониться.