Удар по своим. Красная Армия. 1938-1941 гг.

Вывод напрашивается только один: Хрущев, переняв во многом стиль работы Сталина, продолжал и в 60-х годах бросать камни в «огород» Павлова, считая его справедливо осужденным в

1941 году, а неудачи Западного фронта объясняя исключительно личными просчетами командующего. Будучи, как и Сталин, причастен к организации репрессий, Хрущев прекрасно понимал, к каким последствиям может привести его отрицательный отзыв о под-

готовке Павлова, о его неумении, неспособности руководить бронетанковыми войсками. В лучшем случае это означало снятие с должности, в худшем — арест, тюрьму и смерть.

Знал ли Хрущев в момент работы над своими мемуарами о том, что Павлов еще в 1957 году был полностью реабилитирован? Думается, что таких деталей он мог и не знать, тем более что будучи в опале, имел ограниченный доступ к архивным документам. Однако Хрущев не мог не знать того, что уже несколько лет широко идет реабилитация жертв культа личности Сталина, начатая, кстати, по его инициативе после XX съезда КПСС. А что Павлов и его товарищи по Западному фронту являются жертвами таких репрессий, Хрущеву, безусловно, было все-таки понятно.

Хулителей у Павлова было всегда предостаточно, особенно после его ареста и трагической смерти. Предоставим же слово человеку, хорошо знавшему Дмитрия Григорьевича в течение многих лет и на различных должностях — командиром полка и бригады, военным советником в боях под Мадридом и в других горячих точках республиканской Испании, в роли начальника АБТУ РККА и командующего войсками одного из самых крупных военных округов. Откроем книгу воспоминаний Маршала Советского Союза К.А. Мерецкова, к имени которого еще не раз придется обращаться по другим интересующим нас вопросам.

«...Возвращаясь на прежнюю должность (заместителя наркома обороны, ведающего вопросами боевой подготовки и высших военно-учебных заведений. — Н. Ч.), я был поставлен в известность, что оперативная записка, в свое время поданная мною как начальником Генштаба И.В. Сталину, рассмотрена им и утверждена. В связи с ней заслуживает внимания разработанный Генштабам в то время план развертывания механизированных корпусов. Наметки этого плана детально обсуждались с участием танкистов. Слухи об этих обсуждениях распространялись нередко в искаженном свете. В некоторых современных изданиях встречаются порой замечания, как будто бы те танкисты, которые сражались в Испании, не критически переносили боевой опыт в СССР. В частности, они якобы отрицали самостоятельную роль танковых войск и уверяли, что танки могут лишь сопровождать пехоту. Особенно часто упоминается в этой связи имя Д.Г. Павлова.

Мне хочется защитить здесь его имя. Нападки эти напрасны, а их авторы ставят вопрос с ног на голову. В действительности дело обстояло как раз наоборот. Павлов справедливо доказывал, что те легкие танки, которые были у нас, вроде Т-26, не способны решать крупные задачи; между тем роль танковых войск растёт с каждым месяцем; значит, нам необходимо улучшать имеющуюся технику, создавать новые танки, более мощные и более подвижные. Фактически этот тезис и был претворен в жизнь, ибо за него ратовала сама же жизнь. Танки Т-34 и другие, прославившие себя в годы Великой Отечественной войны, являлись не чем иным, как мечтой Д.Г. Павлова, воплощенной в металл. Отсюда видно, сколь неправильно переносить его критические замечания, сделанные по устаревшей технике, на принципы использования танковых войск»¹³.

Война смешала все планы и не только Павлова. Наибольшее продвижение вглубь советской территории немецкие войска имели именно на Западном направлении — кратчайшем на Москву, которое прикрывали войска фронта под его командованием. Трагедия Западного фронта одновременно является трагедией и его командующего генерала армии Д.Г. Павлова. При этом следует подчеркнуть, что по стратегическим планам Генштаба РККА на 1941 год Западное направление не расценивалось как направление главного удара вермахта.

Знал ли Павлов о грозящей опасности, предчувствовал ли надвигающуюся беду? Частично ответы на эти и другие подобные вопросы можно найти в его следственном деле. Но даже не обращаясь к этим материалам, с большой долей уверенности можно ответить, что Дмитрий Григорьевич предчувствовал беду. У кадрового кавалериста и танкиста, каковым являлся Павлов, обостренное чувство опасности вообще всегда развито чрезвычайно. Постоянное боевое напряжение не оставляло его, начиная с Испании. Не лишним будет добавить и то, что в условиях непрекращающихся репрессий угроза ареста не снималась с повестки до самого последнего дня мирной довоенной жизни. И это тоже в определенной мере подпитывало чувство постоянной опасности, хотя, с другой сторона, имело и огромные негативные последствия, парализуя инициативу, препятствуя объективности докладов о сложившейся обстановке, развивая боязнь прослыть трусом и паникером, а в последний предвоенный год — опасения спровоцировать своими решениями и действиями вооруженный конфликт с Германией.