Удар по своим. Красная Армия. 1938-1941 гг.

Письмо это очень подробное, со множеством всяких деталей. Не имея возможности полностью воспроизвести его, ограничимся кратким изложением оставшейся части. Во-первых, Пугачеву сменили следователя — вместо Черника им стал Поляков. Во-вторых, Пугачев на допросе 5 марта 1939 г. отказался от ранее данных им показаний о своей контрреволюционной деятельности, однако через пять дней (10 марта) сотрудники НКВД «вернули» его в лоно прежних показаний. Следователь Поляков все-таки ознакомил Пугачева с показаниями на него со стороны других арестованных, о чем и сообщает Пугачев, попутно разбивая их доказательную базу:

«По ознакомлении меня с показаниями так называемых свидетелей следователь Поляков перешел к зачтению показаний арестованных. Оставляю в стороне показания Бежанова и Николаева, относящиеся к 1931 г., так как я считаю, что непричастность моя к контрреволюции была доказана на очной ставке в присутствии членов (Политбюро) партии и правительства. Остановлюсь на показаниях лиц, арестованных в 1937 и 1938 гг., послуживших и для Военной коллегии Верховного Суда доказательством моей виновности, так как по объяснению председательствующего диввоенюриста Орлова все они сводятся к одному.

1 и 2) Халепский И.А. и Меженинов С.А. якобы слышали о моем участии в контрреволюционной организации от Тухачевского. По существу этих показаний позволю себе отметить их противоречивость: а) если я отстал в военном отношении, то Тухачевскому вряд ли было целесообразно привлекать меня на военной игре на своей стороне, так как своею отсталостью я могу испортить ему дело, б) с другой стороны, назначение мое на ответственную должность имело большой смысл, — отстал в военном отношении да еще контрреволюционер, чего же больше надо для осуществления враждебных целей в работе? К этому необходимо добавить, что в организованных Генеральным штабом РККА военных играх я принимал участие всего только один раз, а именно в апреле 1936 г.

3)    Медведев якобы слышал о моем участии в контрреволюционной организации от Василенко.

4)    Картаев якобы слышал о том же от Аппоги; после беглого ознакомленния с показаниями Картаева позволяю себе утверждать, что они являются вымышленными (ложными): а) Картаев показывает, что он завербован в контрреволюционную организацию в

1934 г., тогда как обстановка вербовки может быть отнесена только к 1936 г.; б) в то же время вредительская деятельность Картаева начинается с 1934 г.; в) вредительская деятельность Картаева, по его показаниям, охватывает чуть ли не всю сумму оперативных и мобилизационных мероприятий по военным сообщениям ЛВО, что представляется мне неправдоподобным; г) к числу вредительских мероприятий Картаев относит и такие, которые, насколько мне известно, проведены по прямому указанию Народного Комиссара путей сообщения Л.М. Кагановича.

5)    Стерлин (бывший военный комиссар факультета путей сообщения Военно-Транспортной Академии) якобы слышал о моем участии в контрреволюционной организации от бывшего начальника того же факультета Дмитриева Ф.К., арестованного в августе 1937 г.; в другом разрезе Стерлин слышал якобы об этом же от бывшего моего заместителя Груздупа, арестованного в декабре 1937 г., но

об этом показании Стерлина ввиду явной его нелепости не стоит и говорить.

6)    Лазаревич (бывший начальник кафедры Военно-Транспортной Академии) по моим показаниям, данным под нажимом следствия, мною завербованный в контрреволюционную организацию, о моем участии в контрреволюционной организации слышал, — не помнит от кого.

7)    По показанию Примакова он в бытность в Военно-Транспортной Академии в 1934 г. якобы вел со мной разговор на право-

оппортунистические темы в моем служебном кабинете. Утверждаю, что наедине с Примаковым я никогда не оставался и разговоров на политические темы с ним не вел. Примаков приезжал в Военно-Транспортную Академию всего один раз на межакадемическую военную игру и во время перерыва был приглашен мною, совместно с представителями других военных академий и руководящим составом Военно-Транспортной Академии в служебный кабинет, — выпить по стакану чая.

Вот все показания арестованных, послужившие материалом для вынесения сурового в отношении меня приговора. Все якобы слышали, но никто конкретно ничего не знал, моей вражеской деятельности не видел, вещественных доказательств по делу нет, никто из арестованных лиц начальствующего состава академии (кроме Стерлинг, их имеется свыше 20) никгких указаний контрреволюционного порядка от меня не получал. В обвинительном заключении указано, что я руководил контрреволюционной организацией Военно-Транспортной Академии, в то время как по протоколу допроса от 19 декабря 1938 г., составленному, как укгзано выше, без моего участия, контрреволюционную организацию акгдемии возглгвлял непосредственно Аппогг...»¹²

В конце своего письмг С.А. Пугачев обращается к М.И. Калинину с просьбой: