Удар по своим: Красная Армия: 1938-1941 гг.

Ушаков говорит, как об искомом результате, о факте признания подследственными обвинения, не раскрывая, каким образом он этого добивался — ведь у других следователей они не признавались, а у него вот дали нужные показания.

«Между прочим, я указал, что допрошенные Карелиным и Ронером арестованные Аронштам и Фишман почти ничего не сказали, тогда как первый из них должен быть польским шпионом, а второй — итальянским шпионом (в НКВД уже заранее определили, кому и чьим шпионом быть! — Н.Ч.), вредителем и террористом. Карелин хотел было возразить мне, но я внес предложение передать мне этих арестованных и Николаев согласился. Мой белорусский опыт по разоблачению целого ряда крупных провокаторов в ВПЗБ (Коммунистической партии Западной Белоруссии. — Н. Ч.) и КПП (Коммунистической партии Польши. — Н.Ч.) позволил мне на следующий же день разоблачить Аронштама и получить от него весьма ценное показание. То же произошло и с Фишманом, протокол которого был разослан всем особым отделам...»⁴⁴

Ушаков очень хотел встречи с большими начальниками НКВД — он получил ее. Это случилось через месяц после того, как он сделал первую попытку отказа от ранее данных им показаний. На допрос 21 октября 1938 года пришли недавно назначенный первым заместителем наркома, он же начальник ГУГБ, Лаврентий Берия и начальник секретно-политического отдела ГУГБ Богдан Кобулов. Допросу предшествовала соответствующая «обработка» Ушакова, в результате которой он перед высоким начальством признался, что с 1932 года является германским шпионом, а в заговор, существовавший в НКВД, вовлечен год спустя сотрудником наркомата М.К. Александровским. Тогда же он назвал фамилии работников НКВД, участников заговора (М.И. Гай, С.Г. Гендин, Г.С.Люшков, И.И. Сосновский, Л.Г. Миронов, Н.М. Быстрых и др.). Подошла очередь и Ямницкого — Ушаков показал, что по заговору он был с ним связан.

После допроса 21 октября Зиновий Маркович окончательно убедился в тщетности своих надежд на Ежова и отныне делает ставку только на Л.П. Берию, ибо тот заронил ему надежду на улучшение его участи. В собственноручных показаниях, написанных на следующий день, Ушаков называет еще несколько новых участников заговора. Но самое главное там — он, несмотря на все сказанное и написанное им, все-таки просит Лаврентия Павловича вернуть его на прежнюю работу. Перечислив свои заслуги, Ушаков заявляет, что до конца осознал все прежние ошибки, а в показаниях ничего не утаил, как к этому и призывал его Лаврентий Павлович. Подобными показаниями заполнено много страниц. На следующем допросе с присутствием тех же Берии и Кобулова все написанное до этого Ушаковым оформляется в качестве протокола с добавлением ряда новых участников заговора.

Так и не дождавшись от Берии положительного решения своих просьб или хотя бы некоторого смягчения собственной участи, Ушаков в середине ноября 1938 года снова отказывается от показаний. Однако его быстро «приводят в чувство», и вновь он подтверждает их, заявляя, что таким демаршем хотел дискредитировать следствие.

23 февраля 1939 года (в день Красной Армии) Ушаков еще раз отказывается от всего, что он показывал ранее. Следует четырехсуточная пауза (рукавицы, но только уже не Ежова, а Берии), и 27 февраля он письменно приносит руководству НКВД извинения за свое «плохое» поведение, подтверждая, что его показания следует считать достоверными.

Так проходит 1939 год, в течение которого Ушаков активно сотрудничает со следователем. В протоколах допросов и собственноручных показаниях этого периода появляются все новые и новые заговорщики. Дело приближалось к суду. Возможностей подумать «о времени и о себе» у Зиновия Марковича было предостаточно, и на последнем допросе (4—5 января 1940 года) он теперь уже окончательно и бесповоротно отказывается от всех своих показаний. Не помогла даже очная ставка с арестованным Фриновским. Точно так же Ушаков ведет себя на заседании Военной коллегии 21 января 1940 года, приговорившей его к расстрелу. В период реабилитанса родственникам Ушакова в ходатайстве о его реабилитации было отказано.

В 1937—1938 годах один за другим сменялись начальники Особого отдела ГУГБ НКВД СССР — Леплевского (спустя два дня после процесса над Тухачевским) сменил комиссар госбезопасности 3-го ранга Н.Г. Николаев-Журид, которого в свою очередь заменил комбриг Н.Н. Федоров, протеже Фриновского (оба они вышли из пограничных войск). Если Леплевский ушел, как известно, в Киев на повышение, а Николаев был передвинут по горизонтали на другой отдел ГУГБ, то Федоров закончил службу на поприще военной контрразведки арестом. Конечно, арестом закончилась и карьера Леплевского, Николаева-Журида, но это уже было после их работы в 5-м отделе ГУГБ: первого арестуют 26 апреля 1938 года и расстреляют через четыре месяца, второй пойдет под расстрел 4 февраля 1940 года. Но мы сейчас поведем речь не о них, а о комбриге Н.Н. Федорове.