Удар током

Петрушевский же отправился в вечернюю школу. Из неотложных дел требовалось затариться к ноябрьским праздникам. С тех пор, как он совершил скачок, его внезапно объявившаяся инициативность и взрослая хватка в решении продуктово-хозяйственных вопросов, стала постоянной обязанностью. И надо сказать особые навыки его не подводили. Всё решали денежные вбросы нужным людям, в нужном месте. Проблемы дефицита стали решаться как по волшебству: вместо старого, выигранного в лотерею холодильника «Саратов», на кухне красовался новенький «ЗИЛ-62». В нём завелась колбаса твёрдого копчения, отборные куски мяса, яичная ливерная колбаса, банки «Сайры» и прочие малодоступные для широкого населения продукты. Все родные без исключения ахали и гордились деловитым наследником. Люди познавшие голод, тяготы и невзгоды военного прошлого, к еде относились трепетно, особенно бабушка, провёдшая в Ленинграде всю блокаду.

…Соболев в который раз чертыхался в кабинете Дооса, где на застеленном газетой рабочем столе стояла початая бутылка вина в купе с небрежно разложенной закуской, на полу сиротливо жались две пустые ёмкости замечательного алкогольного бестселлера «Массандра», это не рыгаловка под названием «Агдам», а благородный крепкий напиток. Соболев, через распределитель на маминой работе в Таврическом, привязался к любимому вину Григория Распутина.

— Генрих Иванович, мы так сопьёмся с тобой от безделья, — выговаривал Соболев, разливая остатки портвейна и доставая новую бутылку, — классика жанра: два русских интеллигента квасят на рабочем месте, за неимением оной. Два учёных должны, без устали плакаться начальству и подгонять работяг. Когда эта х…ня кончится?

— Виктор Сергеевич! Ну вы, право, разошлись не на шутку.

— Могу в кои веки нажраться в своём кругу, а не прокуренных кабинетах, где люди в погонах решают человеческие судьбы. Могу вслух выругаться по рабоче-крестьянски на весь этот бардак, — и видя протестующий жест заведующего лаборатории, увеличил громкость, — не возражайте, Генрих Иванович, мне можно! Мои тезисы не подлежат обсуждению. А давайте-ка вернёмся к вашей идее сместить пластины для получения отрицательной энергии в сферы при этом, поместив одну сферу в другую.

13. Движение в никуда

В канун нового 1971 года, лаборатория продолжила исследования в области природы времени и создания прототипа устройства для генерирования четвёртого измерения. Новаторские идеи Дооса, подхваченные Соболевым, давали свои плоды. После реконструкции, в испытательном блоке, смонтировали установку под размеры будущего «пилота-испытателя». А пока в неведомые пространства отправлялись мыши и морские свинки, вечные жертвы дотошных учёных. Зверьки исправно исчезали, но возвращать их пока не получалось. Кандидат биологических наук Лидия Сергеевна Колыванова, ворчала и жаловалась на нехватку подопытных животных. Доос нервничал и заставлял Чистякова, переведённого, наконец, из лаборанта в научные сотрудники, прогонять на ЭВМ новые параметры заданий.

Спокойным, по крайней мере внешне, оставался Соболев. Тут сказалась занятость в Конторе и отдельные соображения, которые старший лейтенант держал при себе. На каком-то этапе деятельности во славу советской науки, Соболев вдруг осознал, что прятавшийся глубоко внутри эгоцентризм и толика тщеславия, проснулись. Мысли о собственной недооценённости, всё чаще посещали его. При этом не только как учёного, но и офицера государственной безопасности. В душе боролись прежние идеалы с новыми ощущениями мнимой ущербности. Подобная самооценка мешала в работе, Соболев гнал сомнения прочь, но это мало помогало, постепенно формируя в двадцатишестилетнем мужчине такие качества, как зависть и карьеризм. Для окружающих он оставался добросовестным исследователем и верным присяге офицером, исправно выполняющим свой долг перед наукой и Отечеством.

С некоторых пор, непосредственный начальник по научной части, Генрих Иванович Доос, стал вызывать раздражение своим независимым поведением, обликом актёра, одеждой с иголочки, благоухающего импортным одеколоном, своей тайной связью с Колывановой. «Чего я так взъелся на Геру?», — спрашивал себя Соболев. И не находил ответа, пока не осенило — Доос на голову превосходил Виктора Сергеевича, как учёный, был на своём месте и невольно манипулировал подчинённым, хотя в общении был мягким и интеллигентным собеседником. Тут сказывался двадцатилетний возрастной разрыв и жизненный опыт, который Соболев явно не учитывал. От Серебрякова, узнал, что студент Доос во время войны не попал на фронт и был выслан в Казахстан из-за немецкий корней. Возможно, этот факт спас жизнь молодому учёному на фронте и невольно помог эвакуироваться семье из блокадного Ленинграда, но прописал страх перед системой и глубокую обиду.

Утром, Доос собрал в кабинете сотрудников и объявил: