Ударивший Бога

Маслов не стал спорить. Он уже порядком подустал, хотелось хорошенько выспаться и прийти в себя. Внутренне лейтенант был уверен в своих новых друзьях. Втроем расследование они поведут быстрее, к тому же теперь и у него есть возможность доказать свою нужность. Выяснением личности Бутадеуса лейтенант решил заняться с утра.

– Ладно, до завтра! – махнув на прощание, сказал Игорь и побрел ловить такси.

– Странный он какой-то, этот Маслов, – произнесла Белова, когда они остались наедине.

– Он просто очень добрый, а хочет казаться строгим. Вот и получается несуразица. Знакомы два дня, а он ко мне относится так, будто знает меня сто лет.

– Такие добрые люди – большая редкость, – заметила Лена. Они подошли к обочине. Ночные фонари ярко освещали улицу неестественно желтым светом. Было очень шумно. Жизнь в городе не замирала. Автомобили заполняли дороги с той же плотностью, что и днем.

– Два часа ночи, а они все ездят.

– Москва – большой город. Жизнь кипит! Даже ночью.

Саша поднял руку, и тут же остановилась машина. Это был черный «Бентли» с тонированными стеклами и яркими фарами. «Ого, – радостно подумала Лена, – этот парень знает, на чем провожать девушку». Водитель согласился подвезти их. Ребята с радостью запрыгнули на заднее сиденье. Машина тронулась, и только теперь они поняли, что едут не одни. Рядом с Сашей сидел какой-то странный господин. Он повернулся к ребятам и поздоровался.

«В жизни Бутадеус выглядит лучше, чем на фотографиях», – подумал Саша и вжался в сиденье…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ БУТАДЕУС

Открыв глаза, Виктор увидел лопасти вентилятора, прикрепленного к потолку. Казалось, что они вращаются очень медленно, как будто время замедляет свой ход. Было жарко, голова нещадно болела. Он попытался приподняться, но не смог. Руки и ноги оказались привязанными к железным брусьям кровати. Превозмогая боль, Виктор поднял голову с подушки, чтобы осмотреться. Он лежал на больничной койке, накрытый белой простыней до самого подбородка. На стене висело массивное католическое распятие из темного дерева. Слева стоял умывальник с зеркалом и небольшой платяной шкаф. Обстановка комнаты была аскетичной. Справа от кровати открытое окно, из которого доносилось бойкое щебетание птиц. Зеленый плющ вползал на подоконник причудливой змейкой. «Как интересно выглядит ад, – подумал Виктор. – Только почему же я связан?» Губы пересохли, страшно хотелось пить. А еще продолжал болеть затылок, словно по нему ударили тяжелым предметом. «Если чувствую боль, значит – жив. Это не ад!» – обрадовался Виктор и попытался позвать на помощь, но вместо этого заблеял тоненьким голоском. «Что с моим голосом?» – удивился он.

Вдруг послышался скрип. Виктор снова приподнял голову и за приоткрытой дверью увидел женское лицо. «Наконец-то живая душа»! Он изо всех сил задергался на кровати, давая понять, что ему нужна помощь. Девушка тут же вошла в комнату и с улыбкой подошла к постели. Теперь можно было получше рассмотреть ее.

Перед ним стояла молодая монахиня, среднего роста, с маленькими выразительными глазами оливкового цвета и курносым носиком. Черты лица были миловидными. Она смотрела взглядом, полным любви и радости.

«Как же я оказался в монастыре? И почему привязан?» Вопросов было больше, чем ответов. Он дернулся еще раз, пытаясь вырваться из матерчатых пут, но узлы оказались крепкими.

– Не волнуйся, – произнесла монахиня, – сейчас я развяжу тебя.

Виктору почудилось, будто она говорит с ним на каком-то странном наречии. Он открыл рот, чтобы сказать спасибо, но вместо этого вырвалось: «Gracia».[2] Парень не понял, почему язык не слушается его. Он подождал, пока его высвободят, а потом спросил снова:

– Dove si trova un ospedale?[3]

Монахиня недоуменно вскинула брови и тихо ответила:

– А Roma.[4]

– Dove?4

– A Roma. Mi chiamo Maria.[5]

Виктор удивленно вытаращил глаза и попытался приподняться, но Мария жестом показала, что вставать еще рано. Снова послышался скрип двери, и в комнату вошли еще две монахини. Одна была высокая, почтенных лет, в праздничном облачении, вторая оказалась чуть моложе. Виктор с интересом разглядывал женщин и находил, что их лица исполнены благородства и красоты. Ему по-прежнему было непонятно, как он здесь очутился. Но еще его мучил другой вопрос, совсем не праздный: как ему, русскому человеку, удается понимать итальянскую речь?

Мария хотела было сказать что-то старшей монахине, но та опередила ее.

– Я все вижу! Хвала Господу! Надо накормить и одеть, – тоном, не допускающим возражения, произнесла она. Вторая покорно кивнула и тут же скрылась за дверью. Мария молча взяла с тумбочки графин, налила в стакан воды и поднесла его к губам Виктора:

– Выпей! Но немного.

Он стал жадно пить. Вода, переливаясь через край стакана, стекала по подбородку. Вкус ее показался таким приятным, что фраза «живительная влага» вмиг обрела новый смысл. Старшая монахиня внимательно наблюдала за ним, а когда он закончил пить, довольно улыбнулась, осенила себя крестным знамением и молча вышла из комнаты.

– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовалась Мария.