Ударивший в колокол. Повесть об Александре Герцене

Поначалу Герцен недоумевал, тревожился. Помилуйте, раньше отбоя от русских не было. Постепенно им овладевала горькая догадка, что от столь длительного пребывания за рубежом в сознании изгнанников линяет истинная картина родины и что этого рокового вычерка не восполнить никакими корреспонденциями из России. Да и самый поток писем, когда-то такой обильный, начал мелеть. Причина? Все та же: оторванность, отчужденность и, как самое погибельное следствие, устарелость. Увядание… И это мучило Герцена гораздо больше, чем диабет, который у него недавно обнаружили врачи.

Идиллия, да и только! Одна из наиболее пламенных прокламаций создана в… полицейском участке. Двадцатилетний студент, сидя в Тверской полицейской части в Москве, в порыве революционного вдохновения написал воззвание «Молодая Россия», где в самых решительных выражениях ниспровергались все авторитеты, в том числе власть, собственность, семья. Эта литературная бомба была передана на волю через… часового как партикулярное письмо. Еще раз подтвердилось, что, чем проще революционная техника, тем она успешнее. Студенты тиснули прокламацию литографским способом и пустили в самое широкое распространение, расклеивали ее на стенах, рассылали по почте, проникнув в театры до начала спектакля, раскладывали ее на креслах, раздавали в церквах. А однажды посреди дня по многолюдному Невскому проспекту вихрем промчался человек на белом рысаке и раскидывал прокламации направо и налево. Этим человеком был Александр Серно-Соловьевич, и этот странный поступок впервые вызвал у его друзей тревогу по поводу его психического состояния.

Шум невероятный. Власти избегались, ища автора прокламации, которого они рисовали себе в образе мощной революционной организации, тогда как это были юноша Петр Заичневский и его друг, не менее юный Перикл Аргиропуло. Конечно, нельзя все это представлять себе как личное творчество двух революционно настроенных юнцов. Они, в сущности, опирались на новое поколение русской интеллигентской молодежи, а непосредственно — на небольшой численно, но идейно крепкий центр.

Возможно, что эта группа не ожидала, какой широкий резонанс получит их прокламация. Будто бы и не очень серьезная на первый взгляд, она с течением времени стала значительным событием в общественной жизни России и отозвалась эхом в Лондоне в кругу Герцена. Диалог шел через всю Европу. После нескольких вежливых реверансов в сторону Герцена прокламация обрушивалась на него. «Молодая Россия» заявляла:

«Несмотря на все наше глубокое уважение к Александру Ивановичу Герцену как публицисту, имевшему на развитие общества большое влияние, как человеку, принесшему России громадную пользу, мы должны сознаться, что „Колокол“ не может служить не только полным выражением мыслей революционной партии, но даже и отголоском их…»

Беспощадно? Да. Уязвлен ли этой характеристикой Герцен? Нисколько.

В то же время нельзя сказать, чтобы он был вовсе равнодушен к суждениям о нем русской революционной молодежи. И не только в Питере или в Москве, но даже и на заграничной периферии. Эту порой болезненную чувствительность его подметил один из поклонников Герцена, Николай Белоголовый. От наблюдательных глаз его не ускользнуло, что Герцен, «несколько избалованный, — как он замечает, — атмосферой поклонения и почета в Лондоне, был разочарован резким неприятием его молодой эмиграцией в Женеве».

Однако к критике «Молодой России» Герцен отнесся благодушно, по-отечески. «Ясно, — откликнулся он в „Колоколе“ на их вылазку против него, — что молодые люди, писавшие ее, больше жили в мире товарищей и книг, чем в мире фактов; больше в алгебре идей с ее легкими и всеобщими формулами и выводами, чем в мастерской, где трение и температура, дурной закал и раковины меняют простоту механического закона и тормозят его быстрый ход. Речь их такою и вышла, в ней нет той внутренней сдержанности, которую дает или свой опыт, или строй организованной партии».

Тем не менее увядание «Колокола» было неотвратимо. Он чахнул на чужбине. Попытки радикализировать его ни к чему не привели. Даже связь с революционным подпольем в России, с «Великорусом» и «Землей и Волей» не могла оживить поникший организм «Колокола». Он не поспевал за развитием социалистической мысли, он стал ее вчерашним днем, он отстал, как отстает уставший путник в конце дороги, до него не дошло огромное значение создававшегося вокруг Маркса I Интернационала, он не дозрел до идеи классовой борьбы поднимавшегося пролетариата.

Создателям «Колокола» было ясно, что их детище остановилось в росте. Однако жаль было выпускать из рук столь хорошо отточенное оружие. Быть может, оно притупилось временно? Герцен и Огарев делают одну попытку за другой, чтобы влить в «Колокол» новую пропагандистскую силу. Одна из них — обращение к Николаю Утину.