Ударная сила

Коськин-Рюмин пропустил момент, когда Князев кончил, лишь вновь как бы тем железным скребком царапнуло слух: «Мы должны со всей партийной прямотой сказать коллеге, что «подручным партии» не пристало ошибаться».

Князев сел. Коськин-Рюмин больше не глядел на подбородок, на складчатую кожу Князева, — смотрел на склонившегося за столом Марысина: под стеклами, точно оплавленными с одного бока электросветом, веки опущены, небольшой, аккуратно точеный нос обтянулся, заострился, полные, добрые губы поджаты с усилием, — он, верно, чувствовал на себе взгляд Коськина-Рюмина и весь, нахохленный над столом, как бы говорил: «Я к этому не причастен, я думал совсем иначе». И он, действительно добрая душа, «активное перо», недавно выбранный секретарем, представлял себе более спокойное и мирное заседание.

Коськин-Рюмин стряхнул оцепенение лишь тогда; когда Марысин в наступившей тишине тесного кабинета, шевельнувшись за столом, во второй раз спросил низким, мрачноватым голосом: «Кто еще, товарищи?»

Установилась тишина. «Мне можно?» — Эти слова, какие-то просительные, по-школьному выброшенная вперед рука для самого Коськина-Рюмина оказались неожиданными: что бы степенно, обдуманно поступить, не впервые ты так, сломя голову. Но уже было поздно, он встал, не слушая, что ответил Марысин, разрешил или не разрешил говорить...

Может, всего секунду стоял, утихомиривая волнение. Все смотрели на него, Коськина-Рюмина, он чувствовал эти устремленные на него взгляды. И, точно боясь спугнуть стеклянно-прозрачную тишину, заговорил сдержанно:

— Я понимаю... здесь у многих добрые намерения... Мне есть о чем подумать... взвесить и оценить критические замечания, советы... И я признателен товарищам, коммунистам. Это пойдет на пользу. — Он сделал паузу: задержанный воздух давил в груди, шумно выдохнул. — Но поскольку мы коммунисты, то я должен по-партийному и ответить... прежде всего вам, Яков Александрович... — Он повернулся к Князеву. — Да, теперь я понимаю сам: появись сейчас статья «Сигма» — трудный блок», и газета бы ударила по хвостам... Это верно. Тут вы правы, Яков Александрович, это был бы газетный прокол...

Коськин-Рюмин снова остановился, умеряя волнение. Слова его легли в добрую почву: многих сбоку, позади себя он не видел, но чувствовал, хотя и не мог бы объяснить, почему, согласную поддержку. Это давало дополнительную силу логики, и он подумал: «А теперь, Яков Александрович, кто кого еще последним об стол повозит!»

— Да, такой вывод сейчас объективно верный... И казалось бы, вы, Яков Александрович, замораживая статью, шли от понимания событий, от предвидения. Но это далеко не так. Ведь такой вывод — ударили бы по хвостам — стал верным лишь сейчас, спустя полгода с тех пор, как была написана статья. Ни вы, ни я тогда, полгода назад, не могли это предвидеть. Нет тут вашего предвидения... Это заслуга технического прогресса, бурного, скоротечного... Вы же лишь воспользовались счастливой для вас ситуацией и говорите: «Мы тоже пахали...» А я убежден: появись статья тогда, полгода назад, она бы сыграла свою роль. И это говорю не я, так сказал генерал Сергеев. А вы же, Яков Александрович, всегда были, мягко говоря, не за прогресс, не за «движение вперед»... Так что «не ко двору» тут неуместно...

Коськин-Рюмин сел. В тишине бледные губы Князева выдавили: «Мне непонятно заявление товарища Коськина...»

 

Теперь, в самолете, они и говорили с Сергеевым обо всем этом. Генерал удобно и свободно откинулся на спинку дивана. Крупнолицый, с хрящеватым носом, пахнущий душистым табаком, Сергеев был в хорошем настроении, располагал к откровению, добродушно повторял: «Верно, верно — ринулся, не измерив броду!»

Эти слова Сергеев произнес как раз в тот момент, когда сквозь тягучий гул моторов, бисерную дрожь, какая глушила звуки, Коськин-Рюмин услышал голос маршала: «Товарищ Савинов, товарищи офицеры, давайте-ка поближе!» Увидел, как после слов «Поближе, поближе, на эти ряды!» с кресла поднялся подполковник, за ним офицеры смущенно и неловко встали с мест.

Предчувствуя, что неспроста маршал просит их пересесть ближе — верно, пойдет разговор, — совсем не думая, что, быть может, неучтиво поступает по отношению к Сергееву, повинуясь лишь скорее журналистскому чутью, Коськин-Рюмин повернулся на диване: сейчас что-то произойдет...

Офицеры устроились в креслах ближе к столику Янова, теперь все сидели компактно. Василин тоже смотрел на пересаживавшихся со своих мест офицеров, прежняя мина брезгливости, с какой он слушал соседа, еще не сошла; пальцы-дутыши растопыренно лежали на коленях.

И хотя Коськину-Рюмину казалось, что он сразу переключил свое внимание на Янова и офицеров, но все же он, видно, опоздал и не услышал первых вопросов маршала, то ли из-за тихого его голоса, то ли из-за вибрирующего, с замираниями гула моторов — самолет будто взбирался в гору.

Отвечая Янову, лейтенант Гладышев, со светлым пушком на верхней губе, озорно сверкнул глазами и подобрался в кресле, на молодом лице одновременно отражались почтение, беспокойство, невольное желание блеснуть, отличиться: