Удавшийся рассказ о любви (сборник)

Молодой Квасницкий красовался в своей лейтенантской шинели, от него пахло снегом и ветром. Прокурор хотел спросить, действительно ли у Енахова оружие, опасно ли и в какой мере, – и тут же по выражению глаз сына, выражению радостному: «Да, да пистолет!» – понял, как хочется сыну, чтоб у бандита было оружие. Сын стоял весь напряженный, глупый, красующийся, и запах снега с ветром снова почуялся прокурору.

– Проедусь с вами.

– Давай. Это, батя, около Останкина. Он у бабуси одной остановился, комнату снял. Старенькая такая избушка.

Прокурор заметил, что у сына подрагивают колени. Прокурор зашагал в кабинет, чтобы одеться, а молодой Квасницкий шел за ним, укорачивая быстрый, великолепный свой шаг.

– К Юрий Николаичу зайти хочется.

– Лапин занят.

У прокурора вырвалось это, пожалуй, слишком резко. Прокурор знал, что Лапину глубоко наплевать на все засады, аресты и щекотку нервов. И не то чтобы прокурору не нравилась некоторая привязанность сына к Лапину – нет, просто прокурор не хотел сейчас кого-то третьего.

Сначала они ехали по проспекту, снег падал слева, затем они стали петлять, и снег тоже петлял и кружил со всех сторон. Прокурор сидел рядом с сыном, и тот, по обыкновению, лихо вел машину. Машина – молодой «вороненок», недавно приобретенный, – шла хорошо и послушно. Мелькали дома, кружащиеся в пурге, будто дома были пьяные и очень далекие.

На резком повороте вскрикивали милиционеры, сидевшие в задней крытой части машины, машина молодо и сильно гудела. Снег летел без направления, кружил, чистый и белый, а в кабине стоял запах машинного и ружейного масел, усвоенный уже, схваченный внутрь «вороненком». Вот он весь, подумал прокурор о сыне… Сидит и весь сияет, что, дескать, снег навстречу, фары шарят по домам и оглядываются прохожие… Мысли прокурора не подвластно ничему вдруг потянулись к умершей жене, к оградке.

– Я портрет матери заказал, надо сходить к ней. Керамический, – негромко поделился прокурор.

– Давай в воскресенье съездим.

– Давай. Помнишь ее?

– Помню. Но я же маленький был, когда она умерла.

– Да.

Прокурор обнял сына, тот подладился плечом, прикасаясь к отцу и продолжая вести машину. Ну и пусть такой, ведь делает свое дело, думал прокурор, трогая его высокое плечо в шинели. Пусть. Сын ведь мой и кровь моя, повторял он про себя и глядел, как лепится снег к стеклам машины.

Сзади постучали. Расслышалось не сразу: за зарешеченным окошком был грохот, милиционеры грохотали сапогами, или, может, они там перекатывались друг через друга при поворотах.

– Знаю, знаю, знаю, – крикнул им молодой Квасницкий, будто они могли его услышать, и очень скоро остановил машину.

Расставились. Машина, пофыркивая и буксуя в глубоком снегу, подползла к окнам ветхого деревянного домишки. Метра за три от темных ночных окон она встала, ткнувшись радиатором в сугроб и сопя. Вьюга мела. Молодой Квасницкий пошел к дверям, затем вернулся и, жестикулируя, пояснял еще раз, что только по его сигналу машина должна включить фары и ослепить окна. Милиционеры дрожали от холода и напряжения. Один, что у окон, оцепенел и никак не слышал, что ему говорят. Буран гудел, домишко с одного боку был почти занесен. Прокурор стал поодаль, дышал щекой в каракуль воротника и глядел.

Сын ринулся наконец в дверь. Енахова взяли. Оживленные голоса, выкрики. Милиционеры уже с самых дальних сторожевых углов побежали внутрь, в дом, и шумели в домишке. «Эй!..» – крикнул прокурору один, дескать, идем посмотрим, и тоже побежал, а прокурор стоял и не двигался. Метель, должно быть, была последняя, то есть прокурор каждый день думал, что теперь-то мести перестанет.

Ехали обратно, назад, молодой Квасницкий сидел рядом с отцом, вел машину, смеялся, но рассказывал немного, сдерживался – ясно было, что всякие детали и неожиданную комичность ситуации он выложит в отделении милиции окружающим и, конечно, Лапину, когда его увидит. Зато внутри машины уже сейчас был смех, разрядка. Милиционеры, не стесняясь нимало сидящего там же Енахова и, может быть, даже заговаривая с ним, хохотали.

Машина с Енаховым направлялась в камеру предварительного заключения, но прокурору делать в КПЗ было нечего.

– Высади, – прокурор хотел немного пройти снегом и предчувствовал, что будет хорошо и что метель будет в спину.

– В прокуратуру?.. Поздно уже, батя.

Молодой Квасницкий не сразу захлопнул дверцу машины, смотрел на отца и морщился от залетающих снежинок. Прокурор махнул рукой. Ветер в спину хорошо влек, толкал, и асфальт был не так уж занесен. Редких ночных прохожих трепало – они шли навстречу ветру, они будто барахтались, пряча лица. Фонари ослепли и едва видны были в сплошном и летящем белом месиве.