Удавшийся рассказ о любви

– Мы на ней пообедаем, не волнуйся! – кричали из кузова растерявшейся бабенке, трясли тракториста, а он никак не отходил от сна, скатерть не отдавал, зяб и стучал зубами.

Одна из машин посигналила Иван Семенычу, то есть у избы Катерины. Иван Семеныч вышел подтянутый, уже готовый и очень серьезный. Вышла на крыльцо и Катерина, сунула ему в руки кое-что из еды, чтоб легче курилось.

– Как была ночка, сержант? – подшутил Гавря, приятель Федюнчика, и передал руль Иван Семенычу. Шофера не удивлялись тому, что Иван Семеныч ночует у бабы, хотя в этой же деревне у него собственная жена – ну, у бабы, значит, у бабы, заехать велел, вот и заехали… Больше подтрунивали над тем, что Иван Семеныч был очень серьезен, относился к каждому дню уборочной, как к бою или атаке, и повторял: «Настоящий солдат не должен уставать», «Настоящий солдат все должен уметь».

– Как ночка, сержант?

– Сиди знай! – отрезал Иван Семеныч. Он принагнулся к рулю – машина вымчала за деревню. И посадка у Иван Семеныча была тоже необычная: тело наклонено вперед, напряжено, голова втянута в плечи, будто за ним гонятся и беспрерывно стреляют в спину.

А Катерина отправлялась работать на ток и получать, так сказать, плату за ночь с Иван Семенычем. Сначала еще ничего, сначала тихо, только хлеб, только шевелись, давай ворочай!.. В глазах сверкало. Островерхие курганчики зерна курились, жаркое марево тянулось над хлебом. Катерина таскала мешки, затем перелопачивала, затем на зернопогрузчиках перевеивала зерно из курганчиков в бурты – в длинные хлебные ряды…

– При живой-то жене! – это чей-то голос на ее счет.

Прислушалась. Только окрики, эй, давай ворочай, туда-сюда. И скрип ленты зернопогрузчика. Катерина отошла к зерну, будто стрекот и грохот ленты ей мешали, и крикнула:

– Лопаченное тут или нет? Эй, бояре!..

Вчера, вот так же к обеду; подошла к Катерине жена Иван Семеныча, приближалась медленно, перелопачивала зерно деревянной лопатой и шажок за шажком приближалась, тихо, одна:

– Здорово живешь, подружка?

– Ничего, – ответила Катерина, не отрываясь от блестящего на солнце зерна.

– Ничего-то ничего. Это да… Значит, и жить с ним думаешь, прямо на глазах?

Но не первый раз спрашивали Катерину.

– А как я у вас на глазах без мужика жила? Двадцать годков, а?

Та вздохнула, посмотрела по сторонам (никого не было), сказала:

– Васяткиной смерти уже пятнадцать лет исполнилось. А он-то. На могилку без меня пошел.

– Уж знаю.

– Пусто в доме.

– Он и раньше не часто там бывал.

– Да. Правда… А теперь-то на глазах у всех. А, Кать?

Катерина махнула рукой:

– Ты меня не трожь. Мне, может, самой придется. Жаловаться-то…

– Это да, – поняла и вздохнула жена Иван Семеныча.

– Думаешь, сладкий он такой? Думаешь, от меня не укотится колобком?

– Это да…

Катерина быстрее заработала лопатой, люди шли, хоть и чужие, то есть шофера, но люди.

– Не завидуй, чему завидовать? Кто наперед знает? Я, может, помру скоро, вот и все, – сказала Катерина.

Но тут же ей захотелось уколоть, всех уколоть, и вдруг счастливая прорвалась нотка. Она не была беременна, но соврала, хвастнула этак незаметно:

– Я, может, еще от родов помру. Мало ли как бывает.

И обедать Катерина пошла не обедать, а супцу сварить – Иван Семеныч просил, чтоб на ночь глядя был суп.

Она сломала чурку, еще одну – в печку. И щепу собрала. Лодырка бы непременно щепу забыла, а завтра грязь, дождь, и щепа валялась бы во дворе (сор и неопрятность, и следующей весной босиком не пройдешься). Раз-два, и щепа собрана, сегодня топим – сегодня и убираем, вот такая она, Катерина… Кто-то шел улицей, но Катерина не оглянулась, наплевать (сегодня топим – сегодня и чистоту наводим, никто не учил, сама такая)… У калитки появилась фигура. Баба. Катерина, не разгибая спины, глянула, не разглядела и продолжала мести веником сор. Кому нужно – сам окликнет.

– Дел хватает? – спросила Манюткина.

Катерина не ответила, но спину разогнула, смотрела и ждала, что там еще принесла Манюткина.

– Ох, дела наши, дела, – вздохнула Манюткина. – Полный котел стала варить, а Кать?

Катерина усмехнулась:

– Поесть не хочешь ли?

– Не.

– А то пройди.

– Спасибо тебе. – Манюткина быстро-быстро заговорила насчет того, что картошку надо идти копать для механизаторов – у приезжих рты, что только подавай, не отличишь шофера от тракториста. Она говорила долго (стушевалась от встречного напора), и об Иван Семеныче больше ни слова, ни намека. Ушла.

Катерина сняла ложкой сукровицу с супа и плеснула к забору. Умеет она и суп на двоих сварить, и встретить умеет, вот такая она.

Она пошла на картошку (велели). Машины с зерном пылили за ее спиной. Она оглядывалась на номера, но больше прислушивалась, потому что по звуку знала его машину. Вот только стрекот самоходных комбайнов мешал – по желтоватому ковру пшеницы, что за кладбищем, эти самоходки красиво кружили след в след, будто догоняли, будто игру играли. На картошке первой подошла Рыжухина:

– Что ж ты теперь о мужиках думаешь, Катя? Все ли они нехорошие да дурные? Интересно мне очень это узнать…