Удержать высоту

— Захватив Тихвин, немцы перерезали очень важную магистраль, по которой мы могли снабжать Ленинград боеприпасами и продовольствием. Сегодня связь с Питером только по воздуху и через Ладогу. Как понимаешь, этого крайне мало. В городе — голод, норма хлеба снизилась до 250 граммов в сутки на рабочего, на служащих и детей — до 150…

Голос командующего опять стал суровым, звенящим от ненависти к врагу.

— Фашисты стараются задушить город в тисках блокады. Они четко рассчитали: возьмут Ленинград, не устоять и Москве. Мы с тобой, капитан, этого никак не можем допустить. И не допустим. Твоя задача — наносить по врагу, по его живой силе и технике разящие, сокрушающие удары, сеять в его рядах ужас и панику… Защищая город Ленина, мы сковываем здесь крупные силы гитлеровцев, не даем повернуть их на Москву, а значит, защищаем и нашу столицу… Так и передай это своим бойцам.

Мерецков склонился над картон, взял в руки карандаш.

— Действовать будете только по моему указанию и по заданиям командующего артиллерией армии полковника Дегтярева. Свяжитесь с ним. Он поставит конкретные боевые задачи на предстоящее наступление. Где сосредоточен дивизион?

— На восточной окраине Неболчи, в лесу.

— Связь есть?

— Подана вчера вечером.

— Хорошо, — кивнул командарм и опять протянул руку. — Давай, капитан, действуй. Надеюсь на тебя. Думаю, воевать будешь не хуже, чем под Выборгом…

— Буду стараться, товарищ командующий.

Шутов отдал честь и, повернувшись кругом, вышел из штаба. Встреча с генералом армии Мерецковым оставила в его душе двойственное впечатление: радость от того, что воевать выпало под руководством такого опытного и умелого командующего, которого он знал и уважал еще с финской войны, и ощущение огромной ответственности за своих людей, за свои действия. Ничем, ни одним своим поступком, никакой ошибкой, даже маленькой, он не мог подвести командарма. И дело тут было не просто в боязни не оправдать доверия — другое волновало его: наступали самые решительные дни, переломные дни войны. И от того, как станут действовать и он, капитан Шутов, его дивизион, во многом будет зависеть оборона и Ленинграда и Москвы.

Возвратившись от командующего артиллерией полковника Г. Е. Дегтярева в дивизион, капитан Шутов собрал офицеров, рассказал об обстановке, сложившейся на фронте, о поставленных перед ними в штабе армии задачах.

В частях и дивизиях шла подготовка к решительному наступлению с целью освобождения захваченного врагом Тихвина, удару основными силами на Будогощь и Грузино, с выходом к реке Волхов и железнодорожной магистрали. А пока дивизион должен нанести отвлекающий удар по скоплениям пехоты фашистской 16-й армии, чьи войска сосредоточились несколькими полками в деревнях Нижнее и Верхнее Заозерье, глубоко вклинились в систему обороны наших стрелковых частей.

— Ваша задача, товарищ старший техник-лейтенант Долгополов, — повернулся Шутов к помощнику по технической части, — особое внимание уделить машинам. Зима суровая. Морозы под тридцать градусов. И разморозить хотя бы один двигатель — значит совершить тягчайшее воинское преступление. Моторы прогревать каждые пятнадцать минут.

— Есть.

— Вам, лейтенанты Карпенко и Млинарский, выбрать места для огневых позиций, наметить ориентиры, запасные точки наводки, привязаться к местности. А также разведать маршруты выдвижения и отхода. Помните, в лесу много прикрытых снегом, но незамерзших болот и небольших озер. Да и заносы сейчас нередки. А несколько дорог нам потребуется заранее…

Он ставил задачи офицерам и за довольно обычными и привычными словами боевых распоряжений не мог, да и не старался скрыть своего волнения. Еще бы — их первый залп по врагу из «чудо-оружия». Как много он значил для каждого!

Не прятали своего возбуждения и офицеры. Несмотря на строгую обстановку штабного совещания, на обилие указаний, которые записывали в свои блокноты, они успевали переброситься друг с другом репликами, и командир дивизиона не одергивал их, не делал замечаний, как обязательно поступил бы в ином случае. Он понимал, все это сейчас от будоражащего людей чувства лютой ненависти к врагу, стремления отплатить ему за горе и страдания.

И хотя в дивизионе почти не было бойцов, чьи близкие родственники остались на оккупированной фашистами территории, — таких старались не набирать в специальные, «секретные» части, — почти в каждой почте, приходящей в батареи, встречались письма от жен, матерей, детей, которые делились со своими мужьями, сыновьями, отцами горем, что принесла война. Уже к ноябрю сорок первого не осталось у них никого, кто бы не испытал боли потерь.