Удержаться на краю

Она не умела этого показать, но все дети знали: Мила на особом положении, у нее есть своя комната, в которую ни-ни, и взять что-то у Милы или как-то навредить ей – нарваться на такие побои матери, что после неделю лежать. А потому братья и сестры старательно обходили Милу стороной. И хотя они знали, что та не наябедничает, даже если ей напакостить, но мать все видела, она и пьяная в хлам зорко следила, чтоб никто не тронул ее любимицу. Словно одна Мила ее родная дочь, а все остальные подкидыши ненужные.

Мила сама не знала, отчего мать выделяет ее. Конечно, далеко не все ее дети были от вечно пьяного Клемпача, хотя носили его фамилию, о чем он частенько упоминал в ссорах с матерью. Он-то, видимо, точно знал, что с какого-то момента пополнением личного состава его семьи занимаются все, кроме него. Но, в отличие от большинства братьев и сестер, Мила точно знала, кто ее отец, и мать тоже. Гена Аполлонов, спившийся и опустившийся, но по-прежнему вежливый, с интеллигентными манерами, – всякий раз, приходя в дом, он приносил Миле книжки, игрушки и сладости, а матери – букетик цветов. Мать всегда плакала, получая этот простенький букетик, и ставила его на кухонное окно, и горе тому, кто трогал эти цветы.

Миле иногда казалось, что именно они трое и есть семья – она, мать и Гена, потому что иногда он приглашал их с матерью гулять, тогда мать одевалась в чистое платье, красила губы, причесывала Милу, и Гена вел их в кино или в парк, где играл оркестр. Он катал Милу на качелях, а матери покупал цветы и виноград, они садились где-нибудь втроем, ели этот виноград, и мать счастливо смеялась, когда Гена, отрывая по ягодке, по очереди кормил ее и Милу. И всегда говорил матери: ты такая красивая у меня, Томка. Мать счастливо смеялась, и Мила тоже, потому что в такие дни мать и вправду бывала красивая.

Вот эти походы объединяли Милу и мать, и ощущение, что они трое семья, а остальные – просто случайные люди, чужие и опасные, крепло с каждым годом.

Гена Аполлонов как мог принимал участие в судьбе Милы – но алкоголь затягивал его все глубже. И хотя книжки, которые он приносил ей, всегда были не новыми, игрушки тоже, но Гена вручал их Миле и спрашивал, как дела в школе. Это он научил ее читать, водил в кукольный театр и был при этом всегда трезвым, чисто одетым и гордым. Он помогал ей с уроками, особенно с английским – Гена хорошо знал язык и занимался с Милой, а то рассказывал ей о древних царствах, о сатрапах Востока и блестящих королях Европы, о войнах и интригах. Он знал так много, но ему было некому рассказать все это, а Мила любила слушать.

Именно Гена Аполлонов научил Милу столовому этикету, а также привил ей цивилизованные манеры, привычку следить за собой и своими вещами. И по итогу все соседи, пребывающие в ужасе от многочисленной дикой оравы белобрысых Клемпачей, единогласно говорили о Миле: такая хорошая, аккуратная, воспитанная девочка! Мила очень рано поняла, что быть хорошей, аккуратной и воспитанной – выгодно, это сильно облегчает жизнь среди нормальных людей.

А на Новый год Гена всегда приносил ей еловую ветку, украшенную дождиком, яркий пакетик с улыбающимися снеговиками, в котором было много разных конфет, и закрытую коробку, которую Мила должна была открыть лишь утром первого января. В коробке могло быть что угодно: от книжки и набора фломастеров до красивой куклы или резной шкатулочки с каким-то простеньким украшением, и все это, как правило, тоже не новое, но Миле это было не важно. Никому из ее братьев и сестер вообще никаких подарков никогда не дарили и елку в их доме не наряжали.

А вот Милу во время зимних каникул Гена обязательно водил на елку. Где он добывал эти билеты, она не задумывалась, но в какой-то из дней он приходил – помятый, зеленоватого оттенка, но чисто выбритый, в опрятной одежде, и говорил: айда хороводить! Мила знала: будут елка, конкурсы, призы, хороводы и представление, а в конце всей этой радости в сказочном теремке выдадут пакетик с конфетами. Да, у нее никогда не было карнавального костюма, но всегда имелось выходное платье, и эти елки много значили для нее тогда, в детстве. Она словно переносилась в мир нормальных людей, где не было грязного пятна в виде одиозной фамилии Клемпач, где она в хороводе могла взять за руку нормального ребенка, от которого не надо ждать удара или подлости, где она тоже чувствовала себя нормальной.

Мать не препятствовала этим посещениям, как и участию Гены в жизни Милы. Хоть и не объясняла никому причин такого положения дел, но они с Милой знали, а чужим было незачем. Чем меньше знают чужие, тем меньше навредят. А когда однажды отец семейства Клемпач протрезвел настолько, что принялся на кухне буянить и замахнулся на Милу – мол, от кого ты это отродье прижила, шалава! – мать ударила его по голове деревянной скалкой и заорала: не тронь ребенка, ирод! И Клемпач испуганно сбежал, роняя кровавые капли, потому что мать в запале запросто могла и покалечить.

Мила знала, хоть мать ничего ей не объяснила.