Удержи меня. Здесь

Она распахивает пассажирскую дверь и, держа в руках банку с сорбетом, выскакивает наружу. Я открываю рот, чтобы сказать, что сейчас загорится зеленый, но она уже отошла на несколько метров. Бога ради, что эта девушка задумала?

Сзади сигналят автомобили, и я машу рукой, чтобы они меня объезжали. Мне хочется провалиться под землю. Когда несколько лет назад Дариус вдалбливал мне, что надо держаться подальше от белых цыпочек, потому что от них одни проблемы, он явно не это имел в виду.

Зельда на тротуаре разговаривает с мужчиной, который сидит на земле. Перед ним стоит картонная табличка: он ветеран войны и просит милостыню. Зельда сует ему в руки пачку мороженого и ложку. Его беззубый рот растягивается в улыбке, и он поднимает вверх большой палец.

– Нельзя было выдавать вам права, – неожиданно рявкает мужчина в блестящем белом SUV слева от меня.

– Прошу прощения, я просто жду подругу, – пытаюсь объяснить ему ситуацию. Мне и самому понятно, что я стою посреди дороги.

– Собрался уложить в койку еще одну из наших, так, что ли? – отвечает он и мотает головой. У меня внутри что-то сжимается. О чем он думает? Как смеет так говорить? Я собираюсь сказать, что не думаю заваливать Зельду в койку, но в этом нет смысла. Даже если бы я и хотел чего-то подобного, его это в любом случае не касается!

В машину забирается Зельда, судя по всему, она слышала последний комментарий.

– Алло? Мы тут, вообще-то, делали доброе дело, придурок, – заявляет она, обращаясь к мужчине. – Не надо беситься.

Я крепче сжимаю руль, не хочу показывать, что меня задели его слова. Мне ясно, что он имел в виду. Но еще меньше я хочу, чтобы Зельда сражалась в моих битвах. Потому что они не ее.

– Какие же попадаются невозможные люди, – говорит она. – Ну, приедет он домой на две минуты позже. И что? Энди очень обрадовался мороженому.

На этом Зельда считает, что ситуация исчерпана. Похоже, она не поняла, что обе фразы этого мужика были расистскими. Со мной постоянно такое случается, и я стараюсь не позволять этому выбивать меня из колеи. Но тем не менее каждый раз у меня внутри что-то завязывается узлом. Меня начинает тошнить, и возникает желание что-нибудь разбить. Хуже всего ощущение беспомощности. Потому что я знаю, что бы ни сделал, это лишь усугубит мое положение. В то время как для других не будет никаких последствий. Я проглатываю злость.

Прочищаю горло – провожу воображаемую черту под этим эпизодом.

– Ты же понимаешь, что теперь у нас впереди трехчасовая поездка без перекуса?

Зельда смеется.

– Ты же понимаешь, что немного нагло так опрометчиво судить об умении кого-то запасаться перекусами? – Она нагибается и роется в сумке. Затем бросает мне на колени пакетик мармеладных мишек, упаковку печенья Oreo, коробку с мини-маффинами и две банки колы.

– Можешь, пожалуйста, так не делать. Я же за рулем! – ругаюсь я, и в голосе почти проскальзывает паника.

– Кто жалуется, того закидывают. Железное правило. – Зельда убирает упаковки с моих коленей… и у меня между ног. – О’кей, я не подумала, в какую щекотливую ситуацию это меня заведет, – с ухмылкой признается она, после того как случайно проводит пальцами по довольно чувствительному месту. – Мне правда жаль. Такого больше не повторится.

К моему лицу опять приливает жар. Чего бы я сейчас не отдал за небольшую передышку!

Будто прочитав мои мысли, Зельда добавляет:

– Это было так неловко, что я, пожалуй, какое-то время не буду ничего говорить и делать.

Она включает магнитолу. Оттуда звучит «Express Yourself» группы N.W.A.

– Круто! – комментирует Зельда и тут же закрывает рот ладонями. – Кажется, не раскрывать рот труднее, чем думала. – Она достает из кармана флакончик лака, открывает его и начинает красить ногти. Машина наполняется химическим запахом. – Может, ты что-нибудь расскажешь? – предлагает Зельда.

– Эм. – Не представляю, что говорить, но мысль, что она ничего не выкинет в течение пяти минут, очень заманчива. Я решаю немного рассказать ей о песне. – Знаешь этот трек? Это о цензуре на радио, из-за которой в рэпе невозможно свободное самовыражение. Долгое время радиостанции отказывались включать песни с нецензурной бранью. Там еще есть обращение к рэперам, которые отказываются от ругательств, чтобы их крутили по радио.

– Значит, это чистая политика, – отвечает Зельда.

– И они идеально замиксовали для этого культовую песню Чарльза Райта [10]. Так трек набрал популярность среди обычных слушателей.

– Но разве массовая популярность не означает, что посыл ослабляется? Разве, чтобы изменить что-то, не нужно провоцировать?

Я задумываюсь. Зельда задала интересный вопрос.

– По-моему, нужно и то и другое, разве нет? Жесткие радикалы будят народ и предлагают новые идеи. Их подхватывает поп-культура и постепенно принимает общество. В лучшем случае потом что-то меняется.

– Верно. Ведь, чтобы что-то изменить, надо достучаться до масс. Иначе какой смысл, если важные послания дойдут только туда, где все и так на верной стороне?

– Почему ты говоришь «на верной стороне»? – спрашиваю я.