Удиви меня

Урод губошлепский! Мерзкий, противный, жирный рыжий хрен! Возможно, сейчас я осознаю, что я и есть та самая истеричка, от которой я мысленно шарахаюсь, но молчать становится все труднее и труднее. Мало того, что этот козел против всего, так еще и Алмазова обозвал фактически примитивным тупицей. Скотина. Кажется, я издала вслух какой-то звук и только лишь взгляд Сережи в мою сторону заставил меня закрыть рот. Никогда он так на меня не смотрел. И эти качки головой, мол вякнешь — прибью потом, действуют весьма отрезвляюще.

— Ну нет, вот и отлично. Мы сейчас все напишем, а так продолжайте антибиотикотерапию.

Продолжать уже мало что значащее консервативное лечение больше не пришлось. Измайлов ушел, а фактически сбежал из больницы вечером этого же дня. Ожидала ли я такого? Вряд ли. Как и то, что через два дня отец привезет его снова, только уже без сознания и не к нам в отделение, а в реанимацию. А еще через два дня он отправится туда, куда напророчил в наш последний с ним разговор, так и не приходя в сознание.

А ведь еще пять дней назад я считала, что было паршиво. Эх, как я ошибалась. Паршиво на душе именно сейчас. Тогда всего лишь легкая разминка. Ненавижу пятницу. Вот просто ненавижу. И ненависть к этому паршивому дню недели еще больше подкрепилась. Сейчас Сережа доставит меня до дома, а потом поедет к родственникам. Как же все это меня бесит, черт возьми.

— А приготовь сегодня штрудель, — неожиданно произносит Сережа, сворачивая совсем не в сторону моего дома. Кажется, я слюной подавилась, от осознания того, что он не везет меня домой, стало быть, и не поедет ни к какой сестрице. Вот только штрудель, блин.

— А может что-нибудь другое?

— Не. Хочу его, — чуть улыбаясь, произносит Сережа, останавливаясь на светофоре.

— Я не умею его готовить. Тогда у меня дома его готовила мама вместе с Аней, а я сказала, что это я потому что… просто потому что.

— Просто потому что хотела мне сделать приятное. У тебя язык отсохнет сказать это вслух, Полин? — меняя интонацию в голосе, бросает Алмазов.

— Не отсохнет.

— Какая же ты все-таки гадкая девчонка.

— Ну если я такая гадкая, что ты со мной делаешь и какого черта везешь к себе домой, тогда как тебя уже вовсю дожидается твоя сестрица? А?

— А ты как думаешь?

— А я ничего не думаю.

— И не думай, — кивает головой и устремляет взгляд на дорогу.

Вот меньше всего мне бы хотелось сейчас с ним ссориться. Умела бы я готовить этот долбаный штрудель все бы было по-другому. Ладно, в конце концов, это такая ерунда по сравнению с куда более страшными вещами. Я ведь знаю, что каким бы беззаботным Сережа ни притворялся, ему плохо. Ведь понимаю это. Зачем задаю тупые вопросы и приплетаю сюда его сестру?

— Я приготовлю что-нибудь, пока ты будешь в душе. Что-нибудь вкусное. Тебе понравится. И тоже с вишней. Например, кекс.

— Кекс… звучит заманчиво.

Подумаешь, что я его тоже не умею готовить. Но ведь кекс в чашке — это вроде как легко и просто. Даже я, человек далекий от кулинарии, наслышана об этом блюде. Осталось только незаметно посмотреть рецепт.

* * *

Штрудель долбаный? Да фиг с этим штруделем, кекс в чашке — вот это по-настоящему долбаное блюдо, которое явно придумал какой-то кретин. Низ весь сгорел, а внутри полуживая масса. Все не так. Все! Открываю настежь окно, впуская свежий воздух, чтобы избавиться от запаха гари и неожиданно понимаю, что дико хочется плакать. Последний раз так хотелось, когда нашла еле живого Симбу. Но тогда грех было не поплакать, да и ребенком по сути была. А сейчас совершеннолетняя корова льет слезы из-за сгоревшего кекса. А может вовсе не из-него, а из-за того, как все сложилось. Дерьмово сложилось. Нельзя быть жалостливой. Просто нельзя. У каждого своя дорога. Всех не пережалеть. Я же понимаю это. Чего ж так противно на душе? И эти предательские слезы никак не останавливаются…

С трудом отхожу от окна, чтобы взять разрывающийся от вибрации мобильник. Не хочу брать трубку. Знаю, что звонит папа с вопросом «где я». Жуть как не хочу отвечать и оправдываться. Но на второй раз пришлось все же поднять трубку.

— Да, папа, — снова подхожу к окну, устремляя взгляд на улицу.

— Ты где?

— Я у Сережи.

— Что значит у Сережи? Сегодня пятница. Мне кажется, у нас был определенный уговор, когда ты ночуешь дома. Ты и так его нарушаешь, мне это не нравится. Давай домой. Живо.

— Я останусь сегодня у него. Мне так надо.

— Я сказал — домой, Полина, — по слогам проговаривает папа.

— А я сказала, что останусь у него. Если ты забыл, мне уже двадцать один год, и я вольна делать то, что считаю нужным. И если я сказала, что мне надо остаться у Сережи, значит мне так надо. Все, завтра увидимся, пап. Пока, — не дожидаясь ответа, кладу трубку и тут же чувствую, как Сережа обнимает меня со спины.

— Неожиданно. Сергей номер один все же явится сейчас с дробовиком и прострелит мне яйца за то, что испортил его дочь, — шутливо произносит Сережа, обдавая меня запахом алкоголя. — Я — негодяй, — продолжает шутить Алмазов, целуя меня в шею.