Удиви меня

– Бабушка Сью вовсе не «внезапно передумала», – отрезает Сью. – Дедушка, как всегда, все плохо помнит. Бабушка Сью вообще не должна была подниматься в гору. У бабушки Сью больная нога, о которой дедушка Невилл как будто забыл, – объясняет она Анне и выдавливает вымученную улыбку. – Бедная бабуля!

Девочки молчат, явно обескураженные «двойной игрой» бабули и дедули. Наши девочки прекрасно различают враждебные нотки в голосе, даже если и не знают, что такое Лозанна. Да и Дэн уже выглядит подавленным, хотя можно подумать, что он должен был привыкнуть к такому. Но он весь сгорбился и смотрит на меня с затравленным выражением лица, будто я могу его спасти.

И я спасу.

– Что ж, – громко вставляю я. – Думаю, нам уже пора вернуться к остальным. Церемония вот-вот должна начаться. Девочки, доедайте свои печенья.

Мама уже покинула нас: съела пару виноградинок и сказала, что ей нужно в дамскую комнату. А правда в том, что она не хочет общаться с Невиллом и Сью. Она не понимает их проблем, они не понимают ее. Один раз, когда Сью приехала из самого Лестера на одну из маминых ювелирных вечеринок, они едва не разругались из-за цен на колье.

К сожалению, это была та самая вечеринка, на которую я не смогла приехать. Меня не было там, чтобы все уладить. Но уверена, что во всем виновата мама. Сью замужем за бухгалтером, ее не проведешь в том, что касается цен. А мама просто подумала: «Двадцать фунтов за штуку, ну и что?» Или вообще не смотрела на цены. Она была не в том состоянии: сколько бы она себе ни врала, тогда она еще была поглощена скорбью.

– Чудесный наряд, Сильви, – говорит Сью, когда я надеваю свой бледно-голубой пиджак. И твои волосы… – Она восхищенно качает головой. – Твой отец бы тобой гордился. Я знаю, как ему нравились твои волосы. «Твоя красота», повторял он.

Дело в том, что Сью довольно приятная и милая собеседница, когда не разговаривает со своим супругом. Невилл тоже отдельно от нее очень мил.

– Спасибо, Сью, – благодарно отвечаю я. – Ты тоже выглядишь великолепно, – поглаживаю ее кремовую шелковую рубашку. – Очень красивая рубашка.

– Ты хорошо выглядишь, мам, – присоединяется Дэн, и лицо Сью розовеет от удовольствия.

– Да, хорошо выглядишь, – эхом вторит Невилл, даже не глядя на Сью. – Ну что, пора в бой. – Он встает со своего стула.

Он никогда не смотрит на нее, вдруг понимаю я. Невилл никогда не смотрит Сью в глаза, всегда сквозь нее, будто ее и вовсе нет. Эта мысль или теория, может, гипотеза ударяет как обухом по голове. Я никогда не видела, чтобы они смотрели друг на друга глаза в глаза. Не думаю, что когда-нибудь увижу. Разве не странно, что Невилл, человек, который привык пристально все изучать, который может даже на солнце пятна заметить, избегает смотреть на собственную жену. Странно? Или печально?

И тут меня поражает иная мысль: что, если однажды мы с Дэном станем такими? Будем молча полыхать гневом, когда вдруг потащимся в горную Швейцарию?

Нет. Ни за что. Я не позволю этому случиться.

Но разве не так думает каждая молодая пара? А потом – бабах! – они старые, сморщенные, озлобленные и не смотрят друг на друга! По словам Дэна, у Невилла и Сью были прекрасные отношения. Они шутили, вместе занимались бальными танцами и все такое.

Боже, как же нам предотвратить это? Что нам делать? Очевидно, «удивлять друг друга» – самое глупое, что я могла придумать. Это не ответ. Но в чем же тогда ответ?

Когда все спускаемся вниз к регистратуре, почти весь персонал больницы уже собрался, официанты раздают напитки. Мама разговаривает с дамой в темно-фиолетовом пиджаке и с тяжелой золотой цепью с гербом, что покоится на плечах. Должно быть, это супруга лорд-мэра. Над головами гостей раздается отвратительный звук, ибо парень в рабочем комбинезоне на стремянке беззастенчиво сверлит стену. Мемориальная доска прислонена к стене у его ног, но все вежливо игнорируют это и пытаются разговаривать сквозь шум. Эсми стоит у подножия лестницы и шипит (наверняка она громко кричит, но из-за шума кажется, что она едва говорит):

– Быстрее! Быстрее!

Я одариваю ее сочувствующей улыбкой. Беру со столика стакан воды, делаю глоток и разворачиваю речь. Я должна сосредоточиться. Сегодня день, когда я должна отдать дань памяти моему замечательному папочке, а не трястись как наседка над своим браком. Парень наконец кончил прикручивать табличку к стене, и, судя по возбужденным голосам в коридоре, прибыла Шинейд Брук. А значит, скоро мой выход.

Еще раз проглядываю свои слова, чтобы убедиться, что все хорошо (хотя понимаю, что речь не очень). В любом случае я бы никогда не смогла рассказать о том, каким был папочка, в шестиминутной речи. Так что там все довольно условно, полтора альбомных разворота. Лишь крошечная щелочка в двери, что открывает вам путь в жизнь выдающегося человека.

Должна ли я рассказать про его детство? Или упомянуть ту историю с лошадьми?

Слишком поздно. Передо мной вырастает женщина в ярко-красном платье, прежде знакомая мне только по телевизору, и протягивает мне руку.