В числе его друзей были Мустафа-бей ал-Мухаммади — амир ал-хаджж, Хасан-эфенди ал-'Арабийа, шейх ас-Садат и другие подобные им. Они радовались его приглашению и отправлялись к нему наслаждаться его остроумием, приятной беседой, изяществом его выражений. А это было время, когда все было заполнено высокопоставленными руководителями, достойными учеными и люди жили в достатке. Жизнь была спокойной, беспечной, без страха. У шейха Исма'ила — да будет к нему милостив Аллах — была возможность устанавливать связи, в соответствии с обстоятельствами собирать компании, которые он развлекал, сопровождая это тем, что сообщало веселье и удовольствие беседе, доставляемое его умом; он оказывал такое же действие на ум, как вино.
Когда французы учредили диван для разрешения тяжб между мусульманами, то они назначили сюда шейха Исм'а'ила регистрировать дела и события в этом диване за каждый день, так как народ этот очень озабочен фиксированием повседневных событий во всех канцеляриях и местах управления. Затем все эти разрозненные сведения они сводят и в сокращенном виде заносят в свой журнал, после чего его перепечатывают в большом количестве экземпляров и распространяют по всем воинским частям, даже тем, которые находятся вне Каира, по деревням и провинциям. Таким образом, события за вчерашний день оказываются известными и большим и малым из них. Когда был учрежден этот диван, как уже упомянуто, шейх [530] Исма'ил был обязан записывать все, что решалось в заседаниях, разрешение или запрещение, речи и ответы, ошибочные и правильные решения. Ему за это было установлено ежемесячно семь тысяч пара, и он продолжал выполнять эти обязанности на протяжении всего времени управления 'Абдаллаха Жака Мену 709, то есть пока французы не оставили /239/ страну. Сверх того, покойный продолжал оставаться в составе свидетелей суда, так как этот диван их заседал по утрам дважды в неделю. Он собрал много выпусков [записей о деятельности этого дивана], но я не знаю, что он сделал г ними. После того как наш друг ученый шейх Хасан ал-'Аттар возвратился и” своего странствия, шейх Исма'ил стал общаться с ним, сблизился и подружился с ним, был с ним единодушен, посещал его, и часто они оба проводили бессонную ночь в беседе, более приятной, чем зефир утра, чем соразмерность жемчужного ожерелья.
Часто оба они сходились в моем доме, так как между мной и ними была прочная дружба и симпатия. Оба они отдыхали у меня, отбросив веяние условности, скованность, которые являются несчастьем души. К ним подходят слова того, кто сказал:
“Я был в состоянии скованности и застенчивости, но, как только я встретил людей верных, благородных, я дал волю своей душе. И то, что я говорил, я говорил без застенчивости и стеснения”.
Затем в занимательной беседе они касались всех отраслей литературы, истории. Иногда они сетовали на то, что времена изменились, и на бедствия своих друзей, а иногда декламировали прелестные газели 710 о переживаниях, связанных с расставанием или сближением и наслаждением. И, бывало, текли между ними беседы, нежней садового цветка, проникнутые мудростью.
Оба они были единственными для своего времени и своей страны, и не было в это время третьего, кто стал бы с ним рядом, — не говоря уже о равном им в этом отношении, но кто по способностям был бы вторым или третьим. Дружба их продолжалась и со временем все крепла, а затем шейх Исма'ил [531] умер, и шейх Хасан остался после него одиноким, без кого-либо, кто был бы похож на покойного и близок шейху Хасану, с кем он мог бы беседовать, спорить. Прежде красноречивый, он стал молчаливым, перестал писать стихами и прозой, делая это лишь в случае необходимости. Это произошло из-за людского лицемерия, из-за осложнений, несчастий, нарастания невзгод, утраты друзей и отсутствия приятелей. Он занялся тем, что более во благо и дает более прочное вознаграждение: науками, истолкованием разнообразных трактатов в различных отраслях знания и расписыванием их. Теперь он один из тех, кто трудится, служа науке, читает сложные книги и поэтому пользуется известностью среди студентов.