Удивительная жизнь Эрнесто Че

Рамону не нравилось быть одному, он нуждался в компании (возможно, сыграли роль усталость и вызванный болезнью упадок сил) и объяснил, что очень ценит тепло их семейного очага. «Мне не хватает человеческого общения, возможности говорить обо всем и ни о чем…»

Тереза предложила ему тарелку супа, Рамон отказался – он уже поужинал, – но не устоял перед ароматом густой гороховой похлебки, подобрал с пола салфетку, отдал ее Хелене, и они продолжили ужинать, беседуя о мягкой для этого времени года погоде, таянии снегов и желанном наступлении весны.

– Могу я вас кое о чем попросить, Йозеф?

– Конечно, Рамон.

– Давайте послушаем Гарделя.

– Что вам поставить?

– «В день, когда ты меня полюбишь», если она у вас есть…

Йозеф оценил выбор знатока, нашел пластинку, завел патефон и опустил рычаг.

– Вот увидите, это настоящая поэзия, – пообещал Рамон Хелене.

Йозеф вернулся к столу, и все приготовились слушать. В комнате зазвучал теплый бархатный голос Гарделя. Рамон тихо повторял слова, так что остальные могли читать по его губам:

В день же, когда ты полюбишь меня,
Роза нарядится в лучшие платья!
Праздник любви лучшим цветом своим
Встретит она вместе с нами в объятьях.
Звон колокольный и голос ветров,
Песни фонтанов, глашатаи счастья,
Всем возвестят – ты навеки моя!

– Знаете, Рамон, а ведь Йозеф – великолепный танцор, – сказала Тереза.

– Перестань.

– Прошу вас, порадуйте меня, – попросил Рамон.

Йозеф поправил галстук и протянул Терезе руку.

– Пригласи дочь, она танцует лучше меня.

Он повернулся к Хелене.

– Мы так давно не танцевали вместе, Йозеф…

– Считай это моим извинением, дорогая!

– Пеняй на себя.

Хелена встала, и они медленно закружились в танце. Каждое движение сливалось с музыкой, невозможно было понять, кто ведет, они напоминали принца и принцессу из фильма.

Рамон следил взглядом за чудесной парой, приоткрыв от восхищения рот. Песня закончилась, и танцоры замерли на месте. Рамон зааплодировал:

– Браво, это было потрясающе!

Йозеф поставил другую пластинку.

– Хочешь потанцевать? – спросила Хелена, обращаясь к Рамону.

– Я ужасно неуклюжий, ты меня запрезираешь.

Они закончили ужин под музыку – впервые за все время жизни в санатории.

– Где вы научились так танцевать танго? – спросил Рамон.

– Просто смотрел на других, специально меня никто не учил. Наверное, это природная склонность. Вальс и танго – моя старая страсть, – признался Йозеф.

– В этой стране танго танцует только мой отец, – фыркнула Хелена.

– Научишь меня?

– Я не большой мастер по части танго.

– Наша сегодняшняя прогулка стала для меня лучшим лекарством. Надеюсь, мы сможем это повторить?

– Если отец согласится.

Упрашивать Йозефа Рамону не пришлось – он дал свое благословение, поставив два простых условия: быть благоразумным и надевать шапку и шарф.

– Нужно подыскать ему подходящую обувь, его туфли совсем прохудились, – сказала Хелена.

– Это сущее безобразие! – воскликнул Йозеф. – Вам ни в коем случае нельзя простужаться.

– Какой у тебя размер?

– Сорок первый.

– Как у Людвика, – обрадовалась Тереза, – я дам вам его ботинки.

– Вам обязательно быть на «ты»? – поинтересовался Йозеф, когда Рамон ушел к себе. – Мне это не нравится.

– Не придирайся, ему так проще.

Рамон теперь каждый вечер ужинал с Капланами, предпочитая их общество трапезе в своей монашеской комнате в компании Сурека. Йозеф ставил несколько пластинок Гарделя, и они ели под музыку, но не танцевали. Аппетит у Рамона был хороший, он не стеснялся просить добавки, спрашивал, как называется на чешском каждое блюдо, и запоминал с первого раза – память у него была феноменальная, а вот произношение хромало. Он выучил около сотни слов и складывал из них фразы, чтобы делать комплименты Марте. Акцент Рамона ужасно веселил кухарку, и она с удовольствием его поправляла, а он часто приходил на кухню, где царил ремонтный хаос, и заказывал свои любимые блюда. Очень скоро они с Йозефом перешли на «ты».

– Так проще, согласен?

У Йозефа получилось не сразу, но Рамон не сдавался, и в конце концов профессор и пациент привыкли «тыкать» друг другу.

Раз в неделю Рамон совершал обязательную парикмахерскую процедуру. Его фальшлысина быстро зарастала густым черным пушком. Обязанности Фигаро выполнял телохранитель: он набрасывал Рамону полотенце на плечи, смачивал голову водой и осторожно выбривал «тонзуру», а потом подравнивал волосы ножницами. Сурек, сидевший напротив, смотрел на фотографию в уругвайском паспорте и руководил. Рамон гляделся в зеркало, проверяя, достаточно ли он похож на заурядного человечка, снявшегося на документ, и удовлетворенно замечал:

– Esta perfecta, hombre[127].