Удивительная жизнь Эрнесто Че

Рамон задумался, потом пошел слоном. Хелена почувствовала опасность и сделала рокировку, черная королева оказалась под ударом, и Рамону пришлось пожертвовать вторым слоном. Пенсионер, сидевший за соседним столиком, встал и подошел понаблюдать, окутав их дымом своей сигары. Понимая, что положение почти безнадежное, Рамон применил тактику «выжженной земли», без конца производя размен фигур. Хелене пришлось предложить ничью.

– Сама виновата, не сумела вытянуть концовку.

– Ты играешь по-настоящему хорошо. Обычно я выигрываю. Еще партию?

– Давай лучше завтра.

– Если хотите, я в вашем распоряжении, – встрял пенсионер.

– Что он сказал?

Хелена перевела.

– С удовольствием. – Рамон начал расставлять фигуры.

Одно обстоятельство очень огорчало Хелену: она не могла повести Рамона в кино на фильмы чешской «новой волны» – ни один не был дублирован ни на испанский, ни на французский. Хелене почему-то казалось, что между ними всегда останется незаполненная пустота, даже пропасть, если Рамон не увидит картин, которые она считала важнейшей составляющей национальной культуры.

Однажды вечером они оказались у «Люцерны»[135], где все еще показывали «Любовь блондинки». Она пообещала, что будет переводить, но Рамон отказался:

– Не расстраивайся, я посмотрю эту ленту, когда ее дублируют на испанский.

– А если не дублируют? В любом случае ты никогда не узнаешь, что я думаю и чувствую.

Главным для Хелены был момент сопереживания и возможность обсудить кино после просмотра.

На стене в холле кинотеатра висели фотографии кадров из фильма, она попыталась рассказать Рамону фабулу, но это оказалось попыткой с негодными средствами, потому что главное – не сюжет, а все остальное: взгляды, которыми обмениваются герои, паузы между сценами, все, что невозможно запечатлеть на пленке.

– Это история нашей страны за те двадцать лет, когда в людях целенаправленно уничтожалась индивидуальность, подавлялись самые передовые идеи, а ложь и трусость возводились в принцип. Общество закостенело, посредственность стала нормой, и в головах у молодых укоренилась мысль о том, что освобождение может принести только третья мировая война. Вот к чему мы пришли. А потом появились люди, «державшие фигу в кармане», умевшие писать между строк, втискивать в привычную драматургию двойные смыслы, снимать фильмы-«обманки». Юмор и насмешка стали нашим любимым оружием. В «Блондинке» авторы говорят о политике вроде бы невинные вещи, а на самом деле это сущая крамола, они показывают жизнь людей с их печалями, разочарованиями и смятением души, человеческую разобщенность и ухитряются при этом надуть цензуру.

Хелена отослала документы в пражскую Школу кино и телевидения, конкурс был большой, ей предстояло пройти собеседование с приемной комиссией, и она с нетерпением и страхом ждала вызова.

Потому что была очень молода.

В воскресенье 19 июня, около полуночи, в дверь позвонили. Рамон вышел, десять минут поговорил по-испански с седовласым мужчиной лет пятидесяти в элегантном костюме, которого Хелена никогда раньше не видела. Машина стояла перед домом, за рулем сидел Диего. Потом незнакомец уехал.

Рамон постоял еще минуту на улице и вернулся в дом. Он суховатым тоном сообщил Хелене, что должен завтра уехать и не может сказать ни куда, ни сколько будет отсутствовать. У него назначена встреча, ради нее он и приехал в Чехословакию, но она отложилась из-за его болезни. Выбора нет, остается надеяться, что много времени это не займет – несколько дней, не больше.

Хелена поняла, что расспрашивать дальше бессмысленно.

В эту ночь он занимался с ней любовью с какой-то немыслимой, неистовой страстью. Внезапно ее пронзила догадка: это их последний раз и он знает, что они больше не увидятся. Хелена задыхалась, из груди рвался немой крик. Она посмотрела на Рамона, он улыбнулся, погладил ее по щеке, она прижалась к нему и ничего не сказала о своем ужасном предчувствии.

От Рамона исходил жар, и Хелена испугалась, что лихорадка вернулась.

– Ты нормально себя чувствуешь? – спросила она.

Он кивнул.

«Может, у нас обоих горячка?» – подумала она.

Они лежали в темноте, но не спали. Сквозь щели в ставнях проникал свет фонаря.

– Я обязательно вернусь, – мягко произнес он.

– Что ты будешь делать потом? Уедешь?

– Битва не окончена. По всему миру люди борются за свои права.

– И все-таки я не понимаю. Вы свергли прогнивший режим, так почему бы не закрепить победу?

– Ты права, после революции нужно строить заводы, дороги и школы, пахать землю и лечить людей, но захватившие власть бюрократы не желают ее отдавать. У таких, как я, нет будущего.

– Ты всю жизнь будешь делать революцию?

– Очень на это надеюсь.

– Значит, ты профессиональный революционер?

– В некотором смысле.

Рамон встал рано, когда Хелена еще спала. Он принял душ, побрился и надел темно-синий костюм. Проверил паспорт в кармане пиджака, достал из чемодана бумаги и переложил их в кожаный портфель. За завтраком они молчали, потом Рамон сказал:

– Ты можешь остаться здесь до моего возвращения.

Она кивнула.