Удивительная жизнь Эрнесто Че

Они разгрузили машину и пошли смотреть дом: москитная сетка на двери, две комнаты без окон и почти без мебели, узкая столовая с деревянным столом, тремя плетеными стульями, дровяной печкой, раковиной и шкафом для хранения продуктов. В спальне стояли печка фирмы «Мирюс», платяной шкаф и кровать под балдахином.

– Обстановка спартанская, но матрас удобный. Идемте смотреть главное.

Во втором, более просторном доме (тоже без окон) располагалась лаборатория. Рабочий стол на мраморном основании, расставленное на полках оборудование: капельные воронки с запорными клапанами, делительные грушевидные воронки, колбы, горелки Бунзена, мензурки (мерные стаканы), пробирки, три микроскопа – все как в институте. В аптечном шкафу Йозеф заметил кое-какие лекарства. У стены стояла раскладушка, покрытая коричневым одеялом, рядом лежала свернутая москитная сетка.

– В третьем доме живет Кармона. Он скоро вернется.

Сержан помог Йозефу перетащить ящики в лабораторию.

– Каждые четыре-пять недель ждите приезда Дюпре. Запас еды у вас есть. Записывайте все, в чем будет нужда, и передавайте список ему. Считайте Дюпре своим поставщиком и связным. В случае какой-то срочной надобности обращайтесь к Кармоне. Обживайтесь потихоньку, спешить некуда. Время здесь течет иначе, вот никто никуда и не спешит: завтра, послезавтра, на следующей неделе – какая разница? Свет дает керосиновая лампа, люди встают и ложатся с солнцем. Удачи, Каплан.

Йозеф убрал свои вещи в шкаф (много времени это не заняло) и заметил, что в доме недавно убирались: пыли не было ни на мебели, ни на полу. Он вышел во двор, обогнул хижины, но никого не увидел, даже давешняя старуха исчезла. Ему вдруг почудилось женское пение, голос звучал волшебно, – наверное, именно так завлекали моряков сирены. Он прислушался, пытаясь понять, игра ли это воображения, или ветер шутит с ним шутки. Часа в четыре небо стало серым, собирался дождь. Йозеф обошел холм, затерянный среди болот островок суши. Стояла полная тишина, даже птицы не летали. Стемнело как-то вдруг, сразу.

Йозеф не мог исчезнуть, не предупредив друзей. Он вырвал листок из тетради и начал писать при тусклом свете угасающего дня.

Моя дорогая Нелли!

Мы не раз говорили с тобой обо всех этих мешающих жить законах. Я не мог оставаться в Алжире, мне пришлось бежать, и я не успел тебя предупредить. Надеюсь, ты все поймешь. Желаю тебе…

Удивительно, как мало он может сказать ей… Йозеф смял листок в кулаке и отбросил его в сторону. Если он и должен с кем-то объясниться, то уж точно не с Нелли.

В сумерках, окутавших этот затерянный мир, Йозеф внезапно осознал, каким глупцом он был, и едва не застонал от бессильного отчаяния. Ему хотелось броситься перед Кристиной на колени и умолять ее о прощении – за миллионы жертв грядущей войны, за немыслимые лишения и бесчисленные разрушения. Появись у него шанс, он бы крикнул: «Ты была права, тысячу раз права, когда отчаянно сражалась за мир, не обращая внимания на насмешки и хулу, хотя твоя борьба была заведомо обречена на провал! Ты плевать хотела на обвинения в трусости. На свете нет людей храбрее пацифистов, воевать легко, как и убивать соседей, вспарывать животы детям и быть последним выжившим, вместо того чтобы помочь выжить всем окружающим». Йозеф осознавал, что, как и все остальные, был невыносимо высокомерен. Снисходительно улыбался, насмехался над тщетными усилиями Кристины, над листовками, растоптанными разгневанными согражданами, самодельными транспарантами, штрафами (власти выдавали их за кару Господню) и разочарованиями, что хуже удара кинжалом в сердце. Он пожимал плечами и возводил глаза к небу, когда Кристина говорила: «Прошу вас, не забывайте о той первой страшной бойне. Она не должна повториться». Он подхихикивал стаду и ни разу и пальцем не шевельнул, чтобы помочь Кристине в ее безнадежном деле, а как-то раз, после совсем уж куцего митинга, даже сказал: «Знаешь, ты просто смешна». Она тогда ответила: «Знаю и не стыжусь этого».

Утром, открыв глаза, Йозеф увидел над собой шероховатый кирпичный потолок лиловатого цвета и не сразу понял, где находится.

«Не может быть!» – подумал он, сел на край кровати и сжал голову руками. Увы, это был не кошмар, а грубая реальность. Та реальность, в которой ему придется жить очень долго. Ощущения были сродни чувствам безвинного узника, забытого в камере на целую вечность. Слава богу, «тюрьма», куда попал Йозеф, оказалась очень большой. Нужно браться за дело и не разнюниваться. Отнестись к происходящему как к вызову судьбе.

Ученый и его миссия.

Часы показывали девять – в столице он никогда не вставал так поздно. Опытная станция была пуста. Опытная! Наверное, это невероятное название придумал очень остроумный либо сильно раздосадованный человек. А может, безумный мечтатель.