Удивительное путешествие Помпония Флата

Я с благодарностью принял предложение трибуна и распростился с Ливианом Малием, которому пожелал удачи в его походе, а также счастливого возвращения в Сирию. Он тоже пожелал мне удачи и пылко обнял, прошептав при этом на ухо, что здесь я не должен никому доверяться – ни иудею, ни римлянину. Затем приказал воинам двигаться дальше, а я присоединился к трибуну с его малочисленной свитой.

Трибуна звали Апием Пульхром, и он, как и я, принадлежал к знатной семье из сословия всадников. Будучи горячим сторонником Юлия Цезаря, после его убийства он тем не менее переметнулся на сторону Брута и Кассия. Позднее, предвидя, что войны им не выиграть, сбежал от них и примкнул к триумвирату, образованному Марком Антонием, Августом и Лепидом. По окончании войны, когда началась распря между Августом и Марком Антонием, Апий Пульхр бился на стороне последнего. После поражения Марка Антония при Акциуме заслужил благосклонность Августа, предав Антония и открыв, где, возможно, скрывается Клеопатра, с которой, если верить его похвальбе, хотя, по-моему, верить ей никак не стоит, он имел любовную связь. Вот так, постоянно крутясь и виляя, он не раз спасал свою жизнь, но заметно преуспеть так и не сумел, хотя только об этом и мечтал.

– Как все переменилось со времен республики! – воскликнул он с горечью, завершая свой рассказ. – Ведь тогда Рим умел ценить и щедро оплачивал услуги предателей! А нынче совсем другие люди, куда менее заслуженные, получают в управление богатые провинции, становятся префектами, магистратами и даже консулами. Я же, столько сделавший и для тех и для других, остался считай что ни с чем… Только посмотри на меня – теперь я всего лишь скромный трибун в землях, мало чего сулящих, бедных и вдобавок нам враждебных. Да и ты, если судить по твоему виду и обстоятельствам, наверняка являешься жертвой подобной же несправедливости.

Я ответил, что мой случай совсем иной, ведь я мирюсь с невзгодами по собственной воле, вернее, из-за своего стремления к знаниям и исследованиям Природы. Я всегда держался в стороне от политики и только однажды, по причинам скорее семейного, чем личного свойства, объявил себя сторонником Лепида, чем и заслужил вражду как Августа, так и Марка Антония, хотя, если взглянуть на дело под иным утлом, именно это и спасло меня от горькой расплаты, ведь коль скоро ни тот ни другой не числил меня в кругу своих друзей, значит, каждый считал врагом своего врага. Однако в конечном итоге все это не имеет никакого значения, раз я сам обрек себя на изгнание и скитаюсь по окраинам империи.

– Естественная история, изучению которой я себя посвятил, следуя за Аристотелем и Страбоном, преданным учеником коих являюсь, не знает ни границ, ни заговоров.

– Но она, клянусь Юноной, вовсе не отменяет границ, – заметил Апий Пульхр, – а где есть границы, там всегда плетутся заговоры. Что же до причин, их порождающих, а также последствий, то они непременно затрагивают всякого, и тут никто не может оставаться в стороне, как ты и сам вскорости убедишься, ступив на эту неблагодарную землю.

По моим наблюдениям, Апий Пульхр – человек угрюмый и весьма ревностно относится к исполнению своих обязанностей, а они, если верить его собственным словам, сводятся к тому, чтобы отдавать приказы и заботиться о дисциплине и порядке. Если есть власть и дисциплина, все прочее сообразуется своим чередом. Если их нет, ничего путного не получится, как ни старайся. Рим – вот лучший тому пример. А земля, по которой мы теперь передвигаемся, – тоже пример, только в обратном смысле.

Апий Пульхр всегда старается поступать согласно своим убеждениям и проявляет при этом строгость, которая поначалу даже путает. Он не спускает глаз со своих солдат, и ни страшная жара, ни плохие дороги не заставят его ослабить бдительность. В первый же день моего с ними пути он приговорил одного солдата к пятидесяти ударам плетью за то, что тот отстал, подтягивая завязку на сандалии; другому, который уронил копье, споткнувшись о большой камень, велел отрубить руку; третьего, осмелившегося протестовать, когда в еде обнаружились черви, приказал обезглавить. Эти страшные приговоры он выносил самым небрежным тоном, как нечто вполне обычное. И как мне показалось, обычными они и были, поскольку солдаты, включая тех, кого он наказывал, выслушивали их с покорностью, граничащей с безразличием.

Тем же вечером, как только разбили лагерь, я заметил, что те, кому предстояло понести наказание, поспешили в палатку к трибуну. Вскоре они вышли оттуда и присоединились к товарищам, я же, войдя в палатку, увидел, как Апий пересчитывает монеты. Он любезно пригласил меня сесть и сказал:

– Чтобы не потворствовать падению боевого духа, следует проявлять строгость. Только так у воинов сохраняется чувство долга и чинопочитание. Но если кто-то осознал свою вину и обещает впредь не повторять проступки, ничто не мешает проявить великодушие, как и положено офицеру римской армии, а виновным ничто не мешает выразить свою благодарность в виде того или иного подношения.