Удивительные истории о мужчинах

Короче, сориентировался, на предельно малых выскочил к своему аэродрому, втихую влился в круг и как ни в чем не бывало доложил:

– 749-й, на третьем, 500.

Руководитель полетов чуть микрофон не проглотил! Тоже был в курсе событий и ожидал почетный эскорт. А тут этот… Собственной персоной и в одном лице. Но молодец, никак себя не выдал:

– 749-й, продолжайте заход.

Пацан зашел, сел и уже на пробеге услышал:

– 749-й, после заруливания зайдите к руководителю полетов.

Зарулил, сдал самолет, поплелся к РП.

«Все-таки сдали меня… Точно выгонят…» – думал пацан по пути к вагончику руководителя полетов. Сунулся, а ему, мол, посиди пока в курилке.

Сидит, курит и даже не знает, какую кашу заварил. Командующий ПВО округа уже был в курсе, что дежурная пара, поднятая на перехват желторотого курсанта, все задание тупо провалила, упустив пацана. И командующий уже летит сам на этот аэродром…

И вот командующий уже идет к РП, пацан в ужасе. Генерал:

– Ты?

– Я, товарищ генерал!

– Молодец!!! – ответил курсанту и обратился уже к начальнику училища. – Этого орла после выпуска из училища – ко мне лично! А со своих летунов, что не смогли мальчишку отконвоировать, я еще долго не слезу…

Вадим Арьков

Дичь

Трещала тревожная зима нового смутного перестроечного года. В конце февраля сопка нашего дивизиона, укутанная в белые покрывала заботливыми снегопадами, оказалась полностью отрезана от Большой земли.

Дивизион, стоящий на самой макушке, был совсем невелик: общим списочным составом человек на шестьдесят. Вся жизнь, как говорится на северах, была привозная. Свет добывали из дизель-генераторов, воду летом – из водовозок, а зимой – из снега. Из-за небольшого количества народа, удаленности, замкнутости и тяжелых условий дивизион был не совсем той Советской армией, которая известна большинству читателей. Мнения о нем имелись диаметрально противоположные. В полку, расположенном в городе, и у офицеров, и у солдат считалось попасть в дивизион тяжелейшим наказанием, каторгой и ужасом. Те же, кто обжился, притерся к изрядно специфичным дивизионным условиям жизни, считали себя баловнями судьбы. Социальный строй на сопке чем-то напоминал коммуну. Обитатели делились скорее не на начальников и подчиненных, а на более или менее опытных в вопросах выживания мужчин в погонах, женщин и детей. Дети росли, шкодили, и караул, несший охрану по периметру всего этого безобразия, защищал скорее не от проникновения супостата извне, а по большей части ловил молокососов при несанкционированных прогулках в тайгу за территорию части. Офицерские жены драли шалунов за уши и одновременно кормили прорву голодных мужиков, готовя на большой дровяной плите на общей кухне. На горькую мужскую долю выпадали совместные заготовки дров, акробатические этюды во время добычи угля из-под снега и ночные авралы по бесконечной заготовке снега для пополнения запасов питьевой воды и вечно текущей системы отопления. Почти все свободное время отнимала бравая защита воздушных рубежей. Но по вечерам, после ужина, уже отправив женщин спать, так как нет ничего более полезного для нежного цвета лица, как полноценный здоровый сон, в обеденной зале столовой мужчины всегда находили возможность для совместного камерно-струнного музицирования и проведения тонких литературных диспутов.

Когда же погодными условиями дивизион оказывался отрезанным от большого мира, и вовсе начиналось так называемое официальным языком разложение войск и братание, а неофициальным – обычная человеческая жизнь. Вся связь с цивилизацией прекращалась. Страна жила своей бурной перестроечной жизнью, а дивизион своей – автономной. Нет, связь, конечно же, была – и телефонная, и радиорелейная. Но по странному стечению обстоятельств, как только путь извне на дивизион оказывался перекрыт, полевой телефонный кабель связи с полком непостижимым образом рвался, а в эфире у связистов начинались такие помехи, что членораздельную речь было совершенно не понять. Доходчиво доносились из полка только краткие и емкие армейские команды, имеющие окончания на «-ать» и «-ять». Когда же по итогам срыва боеготовности прибывала проверка, связистам традиционно вкручивали фитиля, но, впрочем, неглубокого – проверяющих всегда поражала сцена отбытия на ремонт линии связиста с инструментами в каре из четырех хмурых бойцов, на лыжах и с автоматами на изготовку. На вопрос потрясенного паркетного офицера: «Зачем такой дикий хапарай, неужели из-за склонности мерзавца к дезертирству?» – его в ответ кошмарили рассказами о стаях голодных волков и медведях-шатунах, обожающих свежую солдачатину, и безуспешно предлагали лично в этом убедиться, прогулявшись вдоль телефонной линии в тайгу.