Удивительные приключения Яна Корнела

Мы ехали медленно, но зато нигде не останавливались и задержались лишь на минутку в полдень, чтобы перекусить. Однако наш путешественник не вышел из кареты, и я увидел его только вечером, когда мы остановились переночевать в трактире какого-то городка. Выйдя из кареты, он ласково взглянул на нас и дал каждому по нескольку монет, чтобы мы смогли получше поужинать. Священник вызвал к себе трактирщика и попросил его выделить ему какую-нибудь комнату, где бы он мог найти уединение и поработать ночью. Потом он купил у него три свечи и ушел.

Путешественник настолько понравился мне, что я захотел как можно больше узнать о нем и стал расспрашивать кучера Оксеншёрны, который, к счастью, немного говорил по-немецки.

С горем пополам я все-таки кое-что вытянул из него. Наш путешественник будто бы имеет какой-то высокий духовный сан, епископа или еще кого-то в этом роде, и принадлежит к протестантской церкви. Его имени кучер не знал, но господин шведский посол, мол, очень уважает его как доброго друга своего отца, шведского канцлера. Священник долго был гостем Оксеншёрны и, вероятно, имел прямое отношение к ведущимся дипломатическим переговорам, — он сам посылал немало бумаг к высокопоставленным особам и получал от них довольно много писем. Говорят, теперь он направляется куда-то в Польшу.

Мы с трудом понимали друг друга, — было нелегко выведать у кучера и то немногое, что он знал об этом человеке.

Кучер спросил меня, какой я национальности. Узнав, что я чех, он удивленно вытаращил на меня глаза и воскликнул:

— Так он твой соотечественник!

— Кто? — недоумевающе спросил я его.

— Ну, тот, о ком ты спрашиваешь.

Да, было чему удивляться! Я всю дорогу ломаю себе голову над тем, кого мы сопровождаем, с трудом выпытываю у кучера сведения о человеке, которого мог бы спросить сам. Мог бы, да, очевидно, не смог! Ведь не посмею же я, солдат, обратиться к такому почтенному пану, даже если он и приветлив. Он, видимо, добрый и… и все-таки вряд ли возможно встретиться двум землякам в этом чуждом, одичавшем мире… Но я тут же отказался от такой смелой затеи. Однако она никак не давала мне покоя. Я ходил, словно овца, больная вертячкой, и в конце концов на цыпочках поднялся по лестнице прямо до самой его комнаты. Из-под двери пробивалась золотистая полоска света. По-видимому, он писал.

Я долго стоял там, пока окончательно не отказался от своей мысли, — мне лучше не беспокоить его. Ведь я только помешал бы ему работать, а он подумал бы, что я делаю это из простого любопытства. Для меня же это вовсе не любопытство, а желание разогнать с ним тоску одиночества. Я чувствую, что этот человек мудр и любезен, — он наверняка ответил бы мне на самые волнующие вопросы, хотя я еще не знал, о чем спросить.

Пока я стоял да раздумывал, двери неожиданно отворились и на пороге появился он сам. Я так и остолбенел.

Он же был спокоен, — вероятно, полагал, что я стою здесь на часах, — и приветливо заговорил со мной по-шведски.

Я завертел головой и беспомощно развел руками, показывая, что не понимаю его. Тогда он заговорил по-немецки; из всего сказанного им я понял, что речь идет о трактирщике и об ужине.

Тут я уже не выдержал и сказал:

— Я тоже чех!

Путешественник удивленно приподнял брови и внимательно посмотрел на меня.

— Смотри-ка, земляк! Мне очень приятно это. Я хотел попросить тебя заказать ужин. Ради такой встречи закажи его на двоих, и мы поужинаем вместе.

Я стал неуклюже отнекиваться и извиняться за то, что побеспокоил его. Мой гостеприимный земляк только улыбался.

Ты нисколько не помешаешь мне. Ведь во время еды я не пишу и мы немного побеседуем. Как тебя зовут и откуда ты родом?

— Ян Корнел, из Подржипского края.

Он кивал головой, пока я отвечал.

— Это чудесный и плодородный край, — а потом непринужденно добавил: — Я же — Коменский, епископ Общины чешских братьев, ныне, к прискорбию, изгнанник.

Скоро я уже сидел за одним столом со священником Общины братьев.

Никогда до тех пор я не слышал о нем, но прошло немного времени, и он стал казаться мне таким знакомым и близким, словно я знал его уже много лет. Мне было нисколько не трудно отвечать ему, когда он расспрашивал меня о том, как я попал на службу и что мне пришлось пережить за это время. Ну, а потом мы заговорили о мире. Теперь рассказывал он, а я с большим вниманием и уважением слушал его, стараясь не пропустить ни одного слова.

— Дорогой брат, — ведь мы с тобой сыновья одной и той же матери-родины, — ты еще молод, и я верю, что тебе скоро удастся увидеть ее. Моя же надежда на возвращение домой теперь гаснет, как солнце, когда оно склоняется к вечеру. Я знаю, что мне уже не дождаться утра. Ведь мир, который будет заключен в Оснабрюке, не принесет благоденствия и покоя. Он одним даст то, что возьмет у других, и из него не вырастет ничего, кроме еще большей страсти к стяжательству у первых и горького стремления вернуть отнятое у вторых. Ибо, сын мой, это мир хищников, алчущих добычи и дерущихся за нее.