Удивительные приключения Яна Корнела

Взвешивая доводы за и против, мы колебались — то почти совсем решались, то снова отступали перед картиной грозящих нам опасностей, — пока однажды не произошел такой случай, за которым не могло последовать ничего другого, кроме бегства.

Глава седьмая,

в которой Ян Корнел и его друзья покидают плантацию, предварительно простившись с ее хозяином, встречаются с буканьерами и узнают немало нового, достойного и примечательного

Это произошло во время затянувшейся засухи, когда небо уже несколько дней было иссиня раскаленным и совершенно безоблачным. Уже одна такая погода очень сильно раздражала человека, и мы обходили Жака, как пороховую бочку, готовую каждую минуту взорваться.

В один из таких дней к сушилкам подъехали телеги, запряженные волами, забрать последние пакеты табака, — жара быстро высушила его. С этими телегами к нам прибыл сам плантатор, тот мерзкий скелет с усиками. Сначала он подгонял людей — все у него работали медленно, — орал, и горе было тому, до кого доставал его хлыст. Но скоро хозяин развалился в тени нашей хижины и захрапел.

Телеги тем временем нагрузили и отправили. Мы не осмелились нарушить его сон, и он остался у нас. Опасаясь разбудить хозяина невзначай, мы старались работать подальше от него. Жак теперь поминутно предлагал нам самые различные способы убийства спящего плантатора — чего тот вполне заслуживал, — и не скрывал того, что такое наказание доставило бы ему, Жаку, особое удовольствие. Мы заранее злорадствовали при мысли о том, как набросятся на спящего хозяина летающие насекомые, которые особенно свирепствуют вечером, а до него было уже недалеко.

Действительно, москиты подняли плантатора на ноги. Проснувшись, он стал страшно ругаться и звать нас к себе. Мы догадались, — плантатор отсыпался у нас после какой-то новой попойки и еще не совсем протрезвился. От этого наш хозяин сделался еще более бешеным. Он ругал нас за то, что мы не разбудили его, и нам пришлось то и дело отскакивать от ударов его плетки.

Все это могло бы еще хорошо кончиться, если бы нам удалось посадить хозяина на коня. Но когда мы, не обращая внимания на его плетку и ругань, посадили его верхом, он неожиданно повалился. Не подхвати я хозяина на руки, он мог бы крепко расшибиться.

Зато хозяин, само собой, сорвал всю свою злость на мне. Он стал бешено избивать меня, но тут чаша моего терпения переполнилась, — я вырвал у него плетку, сломал ее и бросил ему под ноги. Негодуя против такой вопиющей несправедливости, я замер перед ним, как статуя гнева, решив уже не отступать ни на шаг. Мои глаза начал застилать какой-то кровавый туман.

Хозяин, удивленный таким дерзким протестом со стороны своего раба, тупо уставился на меня. Но в следующее мгновение он изогнулся, как кошка, и, прежде чем я успел опомниться, его нож блеснул прямо перед моими глазами. В последний миг я вытянул перед собой руки и задержал опасный удар, — у меня оказалась порезана только кожа на руке. Я уже не сомневался, — этот негодяй решил приколоть меня, но вдруг он покачнулся и исчез из моих глаз, словно его поглотила земля. Это Жак прыгнул на него сзади. Он прижал хозяина коленями к земле и стал угощать его оплеухами то одной рукой, то другой.

Мы быстро оттащили Жака, — ведь все это могло бы зайти далеко, — но попробуйте удержать гнев человека, если он вдруг вырвался из того, кого так долго мучили и унижали. Стряхнув нас с себя, словно мусор, Жак снова схватил плантатора, который как раз начал приходить в себя, и поволок его к ближайшему дереву. Придерживая его там, он крикнул Селиму, чтобы тот принес веревок. Когда я увидел выражение глаз негра, то сразу же заметил в них нечто мрачное и диковатое, угрожающе звучавшее в его африканских песнях. В эту минуту я не дал бы за жизнь плантатора и ломаного гроша.

Когда его привязали животом к стволу, Жак сорвал с него рубашку, отстегнул ремень от штанов и начал хлестать хозяина по голой спине. Плантатор орал от боли, а Жак лишь выкрикивал свои ругательства и проклятья, — то есть все, что накипело у него на душе: ведь он дождался, наконец, такого момента, когда мог по-настоящему рассчитаться со своим дорогим соотечественником как за его первое приветствие, так и за все мучения, испытанные здесь не только одной нашей четверкой, но и другими рабами.

Жак рассвирепел настолько, что нами овладел страх при одной мысли о том, чем может окончиться все это, и мы с Криштуфеком бросились к нему. Несмотря на его сопротивление, нам удалось оттащить Жака от его жертвы, но лишь с помощью Селима, который — как это ни странно, ведь он был диковатее Жака — протрезвился быстрее, чем наш взбесившийся француз.

Привязанный плантатор, по-видимому, лишился чувств или, может быть, струсил. Короче, он был тише воды, ниже травы.

Наконец нам все-таки удалось образумить Жака.