Удивительные приключения Яна Корнела

Я, собственно, почти не задумывался над тем, что делаю, и в тот момент, когда сдирал шкуру с убитого днем кабана, нож нечаянно соскользнул и задел мне руку. Крови выбежало совсем немного, и я, не обратив никакого внимания на ранку, даже не промыл ее. На другой день моя рука начала ныть, но мне некогда было замечать такие мелочи. К вечеру она уже немного отекла и рана воспалилась. Я подержал руку в холодной воде, и она приятно освежила ее. Потом мне удалось заснуть. Но к утру с рукой случилось что-то уже неладное. Она опухла, и, хотя рана была у самого запястья, я не мог теперь без боли согнуть ее в локте. Не оставалось ничего другого, как обратиться к голландцу, лекарские навыки которого внушали мне большое доверие. Но по его лицу я понял, что положение с рукой куда серьезнее, чем мне казалось. Он обложил мою руку какими-то сочными листьями и велел лечь. Значит, дело было дрянь.

Итак, я занял постель, на которой еще недавно лежал Криштуфек. Само собой, она не наводила меня на веселые мысли. В полдень я почувствовал, что у меня начинается жар.

Вечером голландец примчался ко мне, точно на рысаке, и, дав мне выпить несколько глотков какого-то крепкого самогона, промыл им мою рану. Ну и жег же он ее, как адский огонь! Окунув свой нож в самогон, лекарь резко полоснул им по воспаленному месту. Мне казалось, что я сойду с ума от боли. Но, стиснув зубы, я не издал ни звука.

Благодаря этому решительному вмешательству, мне стало немного полегче. Утром руку снова задергало. Ну, что там долго рассказывать: рука у меня стала чернеть и отекла от локтя до плеча. В тот вечер возле меня собрались все буканьеры и начали что-то обсуждать с Жаком. Я заметил, как он вдруг побледнел. Когда же голландец подтолкнул его локтем, Жак решился и подошел ко мне.

— Так вот что, дружище! — хрипло начал он, стараясь не глядеть мне в глаза. — Они говорят, ты должен, если не хочешь… Видишь ли, я сам бы на твоем месте… Короче, черт побери, выбирай: либо тебе придется расстаться с рукой, либо отправиться прямо к богу в рай!

Так вот оно что!

Хотя сильный жар помутил мое сознание, однако эти слова мигом привели меня в чувство, и мне хотелось крикнуть изо всех сил: «Нет, нет, я ни за что не позволю отнять у меня руку!»

Но возражать было уже поздно. Буканьеры, хорошо понимавшие всю нелепость разговоров о подобных вещах с человеком, находящимся при смерти, сочили вполне достаточным сообщить мне о том, что ожидает меня. Охотники сразу же взялись за приготовления к операции, довольно странные, но для той глуши, в которой мы жили, по-видимому единственно возможные и правильные.

Они начали с того, что влили мне в рот невероятное количество самогона, и я мигом опьянел почти до потери сознания. Потом один из буканьеров встал на колени возле моей головы и, держа у левого виска распахнутую куртку, закрывал от моих глаз больную руку, которую другой тем временем оттянул от тела и подложил мне что-то под плечо. Затем Жак и Селим уселись каждый на одну из моих ног, на правой же руке расположился третий буканьер. Голландец скрылся за поднятой курткой.

Меня так одурманил самогон, что я даже не сознавал, где нахожусь. Но вдруг какая-то ужасная и острая боль в плече привела меня в себя. Помню одно: Жак и Селим слетели с моих ног, словно котята, — так вздрогнуло мое тело, а потом я снова потерял сознание.

Самогон, несомненно, способствовал тому, что обморок перешел у меня в длительный сон — солнце уже закатывалось, когда я проснулся. Стало быть, я проспал всю ночь и целый день. Рука у меня продолжала болеть, и я чувствовал на ней каждый палец до самого ноготка! Я с досадой посмотрел на руку и… не увидел ее! У самого плеча белел какой-то обрубок, завернутый в полотно, слегка пропитавшееся кровью.

Мне было достаточно бросить на него лишь один мимолетный взгляд, как я уже снова потерял сознание. Теперь привел меня в себя Селим, — он брызнул мне в лицо водой и приставил к моим губам чашку с самогоном.

Надо сказать, что рука у меня заживала хорошо — главным образом благодаря стараниям голландца и заботам Селима, но душа никак не могла примириться с ее потерей. «Калека! Однорукий! Калека!» — эти слова вертелись у меня в голове подобно мельничным жерновам. Пожалуй, не будь Жака, который каждый вечер ругал меня, я бы наверняка покончил с собой.