Удивительный хамелеон

Но что она здесь делает? Она поспешила обратно в прихожую и посмотрела на себя в зеркало: привидение в желтых резиновых перчатках. Стоя перед дверью и слушая, все ли спокойно, она заметила записку: «Надя, не забудь булочки. Целую, мама».

По непонятной причине это ее ужасно разозлило. Булочки! Тоже мне, трагедия, нашли, о чем спорить! Да в этом доме дышать нечем!

Вон отсюда, закрыть дверь, запереть на ключ, скорей домой. Там, конечно, не такой порядок, но, по крайней мере, никто не лицемерит, ничто не прикрыто, не спрятано за яркими узорчиками.

Единственная проблема в том, что в комнате довольно крепко спят мужчина и кошка; но насколько крепко, никому не известно. Она подняла Хемингуэй — кошка была теплая, даже чуть-чуть пошевелилась, но не проснулась.

Патрик лежал с открытым ртом. Худощавая рука свисала с дивана.

Лежишь, Патрик? Я могла бы убить тебя, если б захотела, — так крепко ты спишь. А люди и правда красивые, когда спят.

Она расстегнула его рубашку, безволосая грудь поднималась и опускалась, было видно, как бьется сердце. Соски — маленькие твердые пупырышки, у него все было твердым, словно его опустили в холодную закаливающую ванну. Когда-то ей это нравилось. Ей было шестнадцать, когда Дикий жеребец увлек ее за собой. Она восхищалась им настолько, что написала как-то своей кузине: «Я встретила парня, ради которого могла бы умереть».

Пил он, конечно, чересчур много, но зато говорил всегда: «Никаких наркотиков, ничего тяжелого, от этого только тупеешь. Посмотри на этого обдолбанного придурка. Horse[3], черт возьми».

Это успокаивало. Она начала сама повторять это, как заклинание: «Никаких наркотиков. Horse, черт возьми».

Ее восхищение дало первую трещину, когда он однажды купил ей шубу, а через два дня после этого прибежал как сумасшедший и сказал: «Крошка, мы должны продать шубу, кое-кто охотится за мной из-за денег, к тому же ты куда симпатичней без шубы».

Симпатичней без шубы. Симпатичней без денег, симпатичней без друзей. И уж наверняка симпатичней без образования.

Самый большой шок у нее был, когда она поняла, что умнее его. «Черт возьми», — сказала она Монике, когда начала ходить в вечернюю школу, это было, когда Патрик в первый раз переехал к Ильве, а сама она решила начать новую жизнь. И обнаружила, что все ей давалось очень легко, без малейших усилий. Черт, она понимала все! Английский, математику, все! Теперь, когда она перестала прогуливать, все проскальзывало в нее, как спагетти с маслом! Она носилась, как в горячке, но одновременно была уверена, что произойдет что-то ужасное, какое-то несчастье, что она будет наказана. Ей почти хотелось закричать: «Выпорите меня!» Ей было по-настоящему жутко, как будто она оказалась другой — не такой, какой считала себя. Внутри нее всегда обитал этот умный, незнакомый паразит — и к чему это приведет?

Два горячечных года, почти без той, другой горячки. Потом Патрик ненадолго вернулся, и она поняла, как сильно хотела его. Потому что в этом отношении ему не было равных. Долгие любовные игры, расслабленная, изобретательная похоть. Все, естественно, сопровождалось вином. Было еще и другое, о чем она не хотела знать. По крайней мере, до тех пор, пока он не заставляет ее пробовать. Нет-нет, он таким не занимается. Черт, неужели она думает, что он тоже обдолбался?

Да, Патрик. Ты обдолбался, черт тебя подери. Дикий жеребец. Он спит. Она расстегнула ширинку, отодвинула Патрика подальше от края, ничуть его при этом не потревожив. Немного приспустила джинсы. Он тоже спал. Вот он единственный, кто мог сделать ее по-настоящему счастливой. Или какой там он ее делал. Но сейчас он был маленький, бледный и сонный. Она чувствовала каждый его миллиметр. Бесконечно грустное зрелище. Она отошла немного и посмотрела на Патрика.

И все-таки хорошо, что он опять живет у Ильвы.

Как-то беспокойно. Внутрь заползает тревога и разливается по всему телу. Она заглядывает в его сумку и находит начатую бутылку «Джонни Уокер». Она делает только маленький глоток, потому что знает — он сразу почувствует, что виски разбавили. А даже если почувствует — ну и что, она же угостила его вином. Так что можно еще глотнуть.

Только вот лежит он как-то неестественно спокойно, думает она, застегивая рубашку. А дышит — достаточно ли глубоко и часто? Почти три таблетки самого сильного «Рогипнола» — не многовато ли, тем более что он и так уже порядочно принял? А вдруг он впадет в кому?

Ладно-ладно, только не сходи с ума.

Нет, это ненормально. Он дышит ненормально.

Черт, надо кому-нибудь позвонить. Моника. Она в этом разбирается. О нет, проклятый телефон! Не выйдет, надо поехать, поговорить с ней. Только бы она была дома! Я должна увидеть Монику, все остальное не важно! У меня есть тридцать пять крон, возьму-ка лучше еще немного у Патрика, на всякий случай. Вдруг что-то произойдет по дороге. Моника, мой единственный друг!

3

Моника открыла дверь в халате. Она и не пыталась притворяться — как чувствовала себя, так и выглядела. Милая старушка Моника!

— Привет, входи, — сказала она. — Хочешь орешков — больше мне угостить тебя нечем.