– А сколько это займет?
– Они сказали, всего пару месяцев.
Хорошо тогда. На полу спать придется «всего пару месяцев».
Она глядела в никуда и продолжала рыдать.
– Но я не хочу домой возвращаться. Я там такого насмотрелась.
Это уже интереснее.
– Что же ты видела, Агги? – прошептала я.
Тут, призывая нас к завтраку, прозвенел гонг, и она резко вздрогнула.
– Что это?
– Это Виола зовет нас завтракать.
– Тетя Маргарет сказала, что мне можно есть в комнате.
Я не сразу сообразила, что, во-первых, она называет мою маму тетей, а во-вторых, имеет в виду
По дороге в школу меня сопровождали все мои братцы школьного возраста. Каждый норовил разузнать чего-нибудь про кузину.
– Она такая же нюня, как ты? – поинтересовался Ламар. – Или с ней все в порядке?
Я не обратила внимания на оскорбление и ответила:
– Трудно сказать. Она очень расстроена, это уж точно, так что не скажешь, нюня она или нет. Может, она только сейчас такая рохля – грустно ей, сам должен понимать.
– Хорошо отбрила, Кэлли, – поддержал меня Сэм Хьюстон.
– Спасибо, – я была сама скромность. – Мне тоже так кажется.
Казалось, весь город уже знал про Агги. Учительница, мисс Харботтл, тоже принялась расспрашивать меня о кузине, и, когда узнала, что у нее уже есть аттестат, спросила, не возьмется ли она помочь с младшими детишками.
– Не знаю, мисс Харботтл. Она дерганая какая-то, шарахается, словно испуганная лошадь.
– Бедная детка! Может, ей получше станет, если она отвлечется. Я поговорю с твоей мамой, но сначала пусть Агата немного придет в себя.
Пока мы играли в классики на перемене, Лула Гейтс спросила, занимается ли Агги музыкой.
– А тебе-то что? – я скакнула спиной вперед, стараясь, чтобы она не заметила, что я чуть-чуть – ну совсем чуть-чуть – задела меловую черту.
– Здорово было бы поиграть с ней дуэтом.
– Тебе не нравится играть со мной? – обиженно спросила я.
– Да ну тебя, ты все время занята – вечно ходишь с дедушкой подглядывать за жизнью насекомых, жаб или другой какой гадости.
Надо признаться, в этом есть доля правды. В теории я люблю играть дуэты, но их надо разучивать, а мне, если честно, лень. Но Лула – мой лучший друг и прекрасный музыкант, не то что я. Она заслуживает кого-нибудь получше. Хорошо, я ее позову к нам, когда Агги немного полегчает.
Я вернулась домой и обнаружила, что Альберто втаскивает в мою комнату маленький шкафчик. Я-то думала, это для Агги, но она уже заняла мой большой шкаф, и мне пришлось втиснуть все свои вещи в маленький. По-моему, совершенно несправедливо – у нее же почти нет вещей. Зато есть этот непонятный футляр – и я все еще не знаю, что в нем.
Агги проводила большую часть дня в постели, да еще задернув шторы. Она лениво копалась во всяких вкусностях, которые ей приносили на подносе, так и кажется, что она умирает от страшной болезни. Что ни скажешь – разражается бесконечным потоком слез.
Когда я ее спросила, почему она плачет, она ответила:
– Просто не могу остановиться. Я бы уже рада перестать плакать. Что со мной происходит? Никогда такой плаксой не была.
– Не волнуйся, Агги. Скоро поправишься. (Конечно, я понятия не имела, когда она поправится, но почувствовала, что надо ее приободрить.) Хочешь, я расчешу тебе волосы?
– Нет. Оставь меня в покое.
И я оставила ее в покое.
Несколько дней спустя мне стало понятно, отчего Агги в такой невероятной тоске. Я проходила мимо гостиной и заметила, что мама с расстроенным видом прячет что-то вроде письма в корзинку для шитья. Виола позвала маму на кухню, и та оставила письмо в корзинке безо всякого присмотра.
Кэлпурния, уговаривала я саму себя, не лезь туда. Это частная переписка.
Я все еще повторяла про себя эти слова, но уже, как карманная воровка, кралась на цыпочках к корзинке, чтобы вытащить письмо. Оно оказалось от матери Агаты из Галвестона.