Удушие

Пэйж Маршалл смотрит на часы на стене. Машет рукой в сторону стула, – того с виду обтянутого виниловой кожей кресла, которое только что покинула миссис Уинтауэр, – и говорит:

– Присядь, – натягивает новую пару перчаток из латекса.

Она что – собралась чистить мне зубы?

– Изо рта лучше пахнуть будет, – отвечает она. Выпутывает новый отрезок нитки для зубов и повторяет:

– Садись, а я расскажу тебе, что в дневнике.

Ну, сажусь я, – а под моим весом из кресла выталкивается облако мерзкой вони.

– Это не я, – говорю. – В смысле, про запах. Я этого не делал.

А Пэйж Маршалл уточняет:

– Перед тем, как ты родился, твоя мать некоторое время провела в Италии, так?

– И что – в этом большой секрет? – спрашиваю.

А Пэйж говорит:

– В чём?

В том, что я итальянец?

– Нет, – отвечает Пэйж. Она склоняется к моему рту. – Но твоя мать – католичка, так?

От струны больно, когда она протягивает её между парой зубов.

– Пожалуйста, скажи, что ты шутишь, – прошу. – Быть не может, что я итальянец да ещё католик! Такого мне просто не вынести.

Говорю ей, что давно всё это знаю.

А Пэйж приказывает:

– Помолчи, – и отклоняется назад.

– Так кто же мой отец? – спрашиваю.

Она склоняется к моему рту, и струна проскальзывает между пары задних зубов. Вкус крови скапливается у основания моего языка. Она внимательно щурится вглубь меня и отвечает:

– Ну, в общем, если веришь в Святую Троицу, то ты и есть свой собственный отец.

Я свой собственный отец?

Пэйж рассказывает:

– То есть, мне кажется, слабоумие твоей матери берёт начало ещё до твоего рождения. Согласно с тем, что написано в её дневнике, она была помешана как минимум с последних лет третьего десятка.

Она выдёргивает струну, и частицы еды забрызгивают ей халат.

Я спрашиваю, что ещё значит – Святая Троица?

– Ну, это самое, – объясняет она. – Отец, Сын, Святой Дух. Три в одном. Трилистник святого Патрика.

Да чёрт её дери, может она мне сказать, коротко и ясно, – спрашиваю, – что говорится обо мне в мамином дневнике?

Она смотрит на окровавленную струну, только что выдернутую из моего рта, и разглядывает мои частицы пищи и крови, забрызгавшие ей халат, и сообщает:

– Такое помешательство среди матерей не редкость, – склоняется со струной и обвивает ей очередной зуб.

Кусочки этой дряни, полупереваренной дряни, о которой я даже понятия не имел, вырываются на свободу и вылетают наружу. Когда она таскает мою голову за нитку для зубов – я прямо лошадь в удилах из Колонии Дансборо.

– Твоя бедная мать, – продолжает Пэйж Маршалл, глядя сквозь кровь, забрызгавшую стёкла её очков. – Настолько помешалась, что искренне считает, будто ты – второе Христово пришествие.

Глава 23

Каждый раз, когда кто-то в новой машине предлагал подбросить их, мамуля отвечала водителю:

– Нет.

Они стояли на обочине, глядя, как новый “кадиллак”, “бьюик” или “тойота” исчезают вдали, а мамуля говорила:

– Запах новой машины – это запах смерти.

То был третий или четвёртый раз, когда она вернулась забрать его.

Запах клея и резины в салоне нового автомобиля – это формальдегид, рассказала она ему, – то же самое, в чём хранят покойников. Он же – в новых домах и новой мебели. Такое называется “дегазация”. Можно надышаться формальдегидом от новой одежды. Когда наглотаешься достаточно – жди желудочные спазмы, рвоту и понос.

См. также: Отказ печени.

См. также: Шоковый синдром.

См. также: Смерть.

Если ищешь просветление, сказала мамуля, то новая машина – не ответ.

Вдоль дороги цвела наперстянка, высокие стебли бело-фиолетовых цветков.

– Дигиталис этот, – заметила мамуля. – Тоже не помогает.

Если поесть цветочков наперстянки – они вызовут тошноту, бред, помутнение зрения.

Над ними грудью в небо вздымалась гора, задевающая облака и укрытая соснами, – а потом, повыше, шапочкой снега. Она была такой большой, что, сколько бы они не шли, оставалась на том же месте.

Мамуля достала из сумки белую трубочку. Сжала плечо глупого маленького мальчика для равновесия и крепко втянула воздух, воткнув трубочку себе в ноздрю. Потом выронила трубочку на гравий обочины и молча стояла, глядя на гору.

Гора казалась такой большой, что им придётся идти мимо неё вечно.

Когда мамуля отпустила его, глупый мальчик подобрал трубочку. Протёр от крови краем рубашки и отдал ей.

– Трихлорэтан, – объявила мамуля, протягивая и показывая ему трубочку. – Все мои тщательные исследования показывают, что это лучшее из существующих лекарство против опасных излишков человеческих знаний.

Она запихала трубочку обратно в сумку.

– К примеру, вот эта гора, – сказала она. Взяла глупый подбородок малыша между большим и указательным пальцами, заставив его посмотреть вместе с ней. – Эта большая славная гора. На один мимолётный миг, как мне кажется, у меня получилось её рассмотреть.

Притормозила очередная машина, что-то коричневое и с четырьмя дверями, слишком поздней модели, поэтому мамуля прогнала её, помахав рукой.