Уэлихолн

Что бы ни говорила о нем тетушка Рэммора, он замечательно наловчился выживать. Джозеф Кэндл никогда не ссорился с супругой — ссориться ему не было позволено. Он не прекословил жене, позволял выбирать за себя одежду, диеты, реплики за столом, политические взгляды и мировоззрение в целом, как, например: «Не знаю, как вы, но мы с Джозефом против чужестранцев на наших улицах. Все из-за их трудновыговариваемых имен. Если в твоем имени больше четырех слогов, выметайся из страны! Верно, Джозеф?»

При этом, оставаясь в недосягаемости для супруги и ее гнева, дядюшка Джозеф тут же начинал лениться, натягивал любимый лоскутный халат, громко заявлял о том, что ему нравятся люди с длинными именами и фамилиями и — что вообще было с его стороны проявлением настоящего бунтарства! — распевал ирландские песенки о тяготах бедняги-мужа, взявшего себе в жены тираншу. Нечто вроде:

Когда-то женился на склочной карге,
С тех пор моя участь — лишь чертово горе.
Тиранит меня и кричит мне: «К ноге!»
Сбежать я готов на войну или в море.
Скорей бы забрал меня Дьявол к себе,
Тогда я вздохнул бы впервые свободно,
И пусть я вишу и качаюсь в петле,
Сегодня зато я не лягу голодным…

Вот такой вот дядюшка. Склонный к мелочному вредительству и недюжинному мелодраматизму. Обладающий странным чувством юмора и бесконечным запасом жалоб.

Прежде Джозеф Кэндл не испытывал особой страсти к книгам, предпочитая им газеты, поэтому было странно, что он, если верить Мегане, уже пару дней пропадает в библиотеке — что ему тут делать?

Виктор почувствовал какое-то шевеление на балкончике второго этажа библиотеки и, задрав голову, увидел, как пухлый человек в лоскутном халате переставляет стопки книг, заглядывает под них, переворачивает одну книжку за другой, словно что-то ищет.

Неожиданно — как будто его спугнул взгляд Виктора — он отпрянул и резво скрылся на лестнице.

Вскоре обладатель лоскутного халата появился вновь — на полпролета ниже. Он торопливо переместился к стоявшему на лестничной площадке письменному столу и принялся поочередно выдвигать ящики. Что бы Джозеф Кэндл ни искал, этого нигде не было…

Дядюшка суетился как никогда в жизни и носился по всей библиотеке с резвостью мальчишки: топал вверх и вниз по лестнице, забегал на балкончик, нырял в ниши за книжными полками и разве что не прокатывался с лихим «хе-хей!» на приставных лесенках по рельсу.

И вот наконец поиск его увенчался успехом. Оказалось, что нужны ему были… ножницы. Большие портняжные ножницы. С ними наперевес он бросился к Виктору.

Племянник пораженно замер. Да, такой встречи он точно не ожидал.

Когда столкновение было уже неизбежно, Виктор вдруг понял, что дядюшка спешит вовсе не к нему. Тот несся к завернутой в коричневую бумагу и перетянутой бечевкой большой прямоугольной картине, которая стояла на полу у стены библиотеки. Ножницы ему нужны были, судя по всему, чтобы перерезать хвосты бечевки.

— А ну с дороги, парень! — грубо пробурчало лоскутное существо и оттолкнуло Виктора локтем в сторону.

Виктор глянул на Джозефа Кэндла с досадой. Неужели даже дядюшка, который всегда был отъявленным добряком и вроде бы даже по-своему любил племянника, не рад его приезду? Да вообще остался ли под этой крышей хоть кто-то, кому не наплевать на то, что он вернулся?!

— Оказывается, что-то все же меняется, — оскорбленно заметил Виктор, и дядюшка Джозеф встал как вкопанный. Обернулся.

Он был именно таким, каким Виктор его запомнил. Из-под теплой шапки выглядывали вьющиеся седины, на лице застыло извечное слащавое уныние, нос покраснел. Дядюшка был простужен десять месяцев из двенадцати и при этом круглый год лечил простуду крепким вишневым шерри, выдавая его за сироп от кашля.

— О! Вик! — Джозеф Кэндл будто впервые увидел племянника. — Как ты здесь оказался?

— Вошел через дверь, — недоуменно ответил Виктор. Он так и не понял: дядюшка был невероятно сосредоточен или все же крайне рассеян для того, чтобы заметить его присутствие раньше.

— Через какую?

Джозеф Кэндл покосился на завернутую картину.

— Через дверь библиотеки, дядюшка. Через какую еще я мог бы зайти?

— Да, эта чертова лондонская манера подчеркивать очевидности совсем тебе не идет, — проворчал дядюшка Джозеф, как будто сам до этого не требовал ответа на свой вопрос. — Я имел в виду, как ты оказался не здесь, а здесь, в Крик-Холле. В городе.

— Зашел в дверь у себя на кухне в лондонской квартире, — сказал Виктор, — а вышел через гардероб гостевой спальни уже здесь.

— Правда?

— Разумеется, нет, дядюшка, что с тобой? — Виктор нахмурился. — Я приехал на поезде.

— Ах да, поезд. И в самом деле…

— Но ты ведь знал и раньше, верно?

— Знал? — дядюшкины брови изогнулись в недоумении. — Что знал? О чем ты говоришь?