Уэллс. Горький ветер

Будет ли когда-нибудь такой момент, когда человек сможет стать воистину свободным, станет хомо новусом? Ведь только тогда, когда вокруг будут жить и творить хомо новусы, я смогу открыть дверь в Межвременье и выпустить его Хранителя на свободу. Почему-то мне не хотелось думать о том, что я просто могу не дожить до этого дня. Тогда мне казалось, что это все дело нескольких лет, быть может десятилетий. Я и думать не хотел о том, что рано или поздно мне придется искать наследника, которому я смогу передать свою тайну, а также саркофаг Гомера на хранение. Ведь я не вечен, а человечество подобно черепахе, которая вечно ползет к своему раю, да все никак не доползет. Но, думаю, Уэллс догадывался об этом, и когда я покидал Межвременье, он прощался со мной, как будто видел меня в последний раз.

Сегодня утром я решил, что больше ну буду откладывать неизбежное. Ведь если привязать автомобиль к последнему вагону поезда и ехать в противоположную сторону, то все равно, сколько ни прикладывай усилий и ни пережги топлива, поезд поедет по своему маршруту, но, быть может, сначала с куда меньшей скоростью, чем должен.

Я наскоро позавтракал холодной овсянкой, оставшейся с вечера, застелил постель и оделся в уличное. После чего сел за стол и на вечерней газете разложил револьвер, который я также протащил с собой из будущего. Я разобрал оружие, тщательно проверил его и смазал все нуждающиеся в этом детали, после чего собрал снова. Я должен быть уверен в том, что оружие не подведет меня в самый ответственный момент. Потому что один раз я решусь это сделать, но если произойдет какая-либо осечка, то на второй раз я точно не отчаюсь. Сильно болела голова. Я хотел было выпить лекарство и запить его виски, но решил, что голова моя может раскалываться, но не имеет права быть замутненной алкоголем. Я должен знать, что совершаю этот поступок в трезвом уме и ясной памяти. Я должен прочувствовать этот день и этот выстрел.

Я надел шляпу и пальто, положил во внутренний карман револьвер и вышел из дома по Бейкер-стрит, где снимал комнату на этот раз один, без моего верного друга и помощника Германа Вертокрыла. Я вспомнил о нем, и накатила волна щемящей грусти. Мне вдруг стало остро его не хватать. Оставалось только радоваться тому обстоятельству, что в этом времени он все еще жив и будет еще долго крутить руль автомобиля, за который он еще даже, наверное, ни разу не сел.

Я зашагал по улице в сторону Бромли-стрит. Мне почему-то было важно проделать весь путь до дома Уэллса пешком.

– Быть может, тебе придется сделать это еще раз, – сказал Уэллс. – Ты должен внимательно следить за развитием науки и техники, и если увидишь след моих изобретений, значит, я ошибся в выборе даты. В таком случае ты должен снова запустить машину времени и вернуться в более ранний отрезок времени и совершить выстрел. Я не знаю, с какого раза у тебя получится исправить ткань реальности. Но ты должен довести дело до конца.

Я был не согласен с Уэллсом. Я считал, что мы должны были сопротивляться. Он не должен был сдаваться и спасаться бегством. По крайней мере, можно было отсидеться в Межвременье, не занимаясь такой радикальной перестройкой мироздания. Но Гэрберт не знал, как ему остановить профессора Моро, который словно раковая опухоль расползался в Лондоне, захватывая все стратегически важные объекты и структуры. Даже Ржавые ключи не могли остановить его. В результате сошлись в грандиозной уличной битве, которую, по всем видимым признакам, проигрывали. Но я верил, что мы могли бы найти другой способ устранить профессора. В конце концов, я мог бы убить его вместо Уэллса. Чем не выход? Но Гэрберт был категорически против. Он утверждал, что без идей, которые Уэллс принес в клуб «Ленивцев», где они развились и пустили корни в умных головах почетных членов клуба, профессор бы никогда не смог сделать ни одного открытия, ни построить Резервацию, ни запустить проект «Остров». В основе всего этого лежали разработки Уэллса, от дальнейшего развития которых Гэрберт отказался по разным соображениям, начиная от этических, заканчивая финансовыми. Но профессор Моро не побрезговал подобрать объедки с чужого стола, лелея тайную мечту добиться всемирного признания и власти. Не будет профессора Моро, найдется кто-то другой. Мир пока не готов к открытиям Уэллса.

Заблудившись в воспоминаниях, я не заметил, как дошел до Бромли-стрит. Кажется, я сел на конный омнибус, и часть пути провел на втором этаже, созерцая улочки Лондона, но при этом не видя их. Я медленно шел по улице и с каждым шагом, который приближал меня к знакомому до боли дому, сердце начинало стучать все сильнее и сильнее. Я переложил револьвер в карман пальто и теперь сжимал рукоять настолько сильно, что, боялся, выстрелю сам в себя. Руки вспотели, да и лицо уже покрывали бисеринки пота, выглядевшие неестественно в столь промозглую погоду.