Уэверли, или шестьдесят лет назад

Nunc insanus amor duii me Martis in armis
Tela inter media atque adversos detinet hostes,note 351

Каковые стихи Робертсон note 352 из Струана, предводитель клана Доннохи (если только primo loco note 353 не отдать предпочтения притязаниям Люда note 354), передал следующим изящным образом:

Любовь меня подвязкой наградила
И в юбку ягодицы обрядила.

Хотя вы-то носите брюки, что соответствует более древней традиции и пристойнее.

— Нет, послушайте лучше мою песенку, — воскликнул Фергюс:

Не нужен ей богатый лорд, Не нужен титул леди, Ее похитил Дункан Грейм, В своем закутав пледе.

К этому времени они дошли до дворца Холируд. При входе в зал о каждом госте торжественно докладывали.

Всем слишком хорошо известно, сколько знатных, образованных и богатых дворян участвовало в злополучной и безрассудной авантюре 1745 года. Шотландские дамы тоже большей частью приняли сторону доблестного и прекрасного молодого принца, который отдал свою судьбу в руки соотечественников не как расчетливый политик, а скорее как романтический рыцарь. Не следует поэтому удивляться, что Эдуарда, проведшего большую часть своей жизни в торжественном уединении Уэверли-Онора, ослепила оживленная и изящная картина, которую представляли теперь столь долго пустовавшие залы шотландского дворца. Убранству, правда, недоставало великолепия, все было сделано на скорую руку и так, как позволяла смутная и тревожная обстановка, но общее впечатление все же было разительное, а принимая во внимание знатность общества, даже блестящее.

Немного времени потребовалось влюбленному, чтобы отыскать предмет своих нежных чувств. Флора Мак-Ивор как раз возвращалась к своему месту в глубине зала. Рядом с ней шла Роза Брэдуордин. Своей поразительной красотой они обращали на себя внимание даже среди множества изящных и красивых женщин. Принц был с ними очень любезен, особенно с Флорой, с которой он танцевал, — это предпочтение объяснялось, видимо, ее иностранным воспитанием и знанием французского и итальянского языков.

Как только улеглась суета, вызванная окончанием танца, Эдуард почти инстинктивно последовал за Фергюсом туда, где сидела мисс Мак-Ивор. Но надежда, которой он питал свое чувство в отсутствие любимой, улетучилась, как только он оказался в ее близости. Подобно человеку, силящемуся припомнить подробности забытого сна, он в этот момент отдал бы все, чтобы воскресить в своей памяти доводы, сулившие ему будущее, которое теперь представлялось таким неверным. Он шел за Фергюсом, опустив глаза, у него звенело в ушах, он чувствовал себя точно осужденный на смерть: роковая телега медленно везет его среди любопытных, собравшихся глазеть на его казнь, а он не замечает ни шума, которым полны его уши, ни возбуждения толпы, по которой скользит его блуждающий взор.

Флора казалась немного — лишь очень немного — взволнованной и смущенной его появлением.

— Я привез тебе приемного сына Ивора, — сказал Фергюс.

— И я принимаю его как второго брата, — отозвалась Флора.

Последние слова она произнесла с некоторым ударением, которое прошло бы незамеченным для всякого не столь мучительно трепетного слуха. Однако выражено оно было вполне определенно и, в сочетании со всем током Флоры и ее манерой себя держать, означало: «Для меня мистер Уэверли никогда не будет более близким человеком». Эдуард остановился, поклонился и взглянул на Фергюса, который прикусил губу. Это был признак гнева, который показывал, что и он истолковал в неблагоприятном смысле ответ сестры. «Так вот конец моей мечты» — такова была первая мысль Уэверли, пронзившая его так глубоко, что в щеках у него не осталось и кровинки.

— Боже мой! — воскликнула Роза Брэдуордин. — Да он еще совсем болен!

Эти слова, произнесенные в сильном волнении, донеслись до слуха принца, который быстро подошел к Уэверли, взял его за руку, любезно осведомился о его здоровье и добавил, что желал бы поговорить с ним наедине. Делать было нечего. Огромным усилием воли Уэверли взял себя в руки настолько, что смог безмолвно последовать за принцем в уединенный угол зала.

Здесь принц задержал его на некоторое время, расспрашивая о знатнейших торийских и католических семьях Англии, об их связях, влиянии и степени преданности дому Стюартов. На эти вопросы Эдуард и при других обстоятельствах мог бы дать лишь самые общие ответы, но в теперешнем своем смятении чувств говорил сбивчиво и невпопад. Принц не раз улыбнулся несообразности его реплик, но продолжал разговор в том же духе, хотя говорить приходилось главным образом ему, пока не заметил, что Уэверли овладел собой. По всей вероятности, эта аудиенция была рассчитана на то, чтобы создать у окружающих впечатление о политической влиятельности Эдуарда. Но из последних фраз принца можно было заключить и то, что он вел этот долгий разговор из чисто человеческого отношения к нашему герою.