Уэверли, или шестьдесят лет назад

Проснитесь, вожди, дети сумрачных гор,
В долинах, на кручах, у рек и озер.
Рожок не к охоте вам подал сигнал,
Волынка зовет не в обеденный зал.

Победа иль смерть — боевой наш девиз.

Над вереском горным знамена взвились.
Вожди! В ваших душах пусть ярость кипит,
Пусть кровь в ваших жилах, как пламя, горит;

Пусть жалость пустая вам будет чужда.

Ваш долг — чужеземцев изгнать навсегда,
Как делали предки в далекие дни,
Иль в битве отдать свою жизнь, как они.

Глава 23. Уэверли продолжает гостить в Гленнакуойхе

Флора едва успела закончить свою песню, как Фергюс появился перед ними.

— Я был уверен, что найду вас здесь, даже без помощи моего верного Брана. Обычный, не увлекающийся возвышенным вкус, ну, скажем, как мой, предпочел бы, разумеется, какой-нибудь версальский фонтан[243] этому каскаду со всеми сопровождающими его гранитами, громами и грохотами, но это — Парнас нашей Флоры, капитан Уэверли, а этот ручей — ее Геликон[244]. Для моего погреба было бы весьма полезно, если бы она могла внушить своему сотруднику Мак-Мерруху, что он весьма благотворно действует на вдохновение: он только что выпил пинту виски, чтобы согреть свой желудок после бордоского. А что, испробовать разве его силу? — Он отпил немного воды из горсти и, встав в театральную позу, тут же начал:

О дева гор, краса всех дев!
Тебе понятен наш напев:
Ведь ты в таких краях живешь,
Где не растут трава и рожь.

Впрочем, наш гайлэндский Геликон никогда не принесет пользы английской поэзии. Allons, courage[245]!

O vous, qui buvez, a tasse pleine,
A cette heureuse fontaine,
Ou on ne voit, sur Ie rivage,
Que quelques vilains troupeaux,
Suivis de nymphes de village,
Qui les escortent sans sabots.[246]

— Помилосердствуй, милый Фергюс! Избавь нас от этих скучнейших и бесцветнейших жителей Аркадии[247]. Не навлекай на нас напасть всех Коридонов и Линдоров[248].

— Нет, если ты не можешь оценить прелести de la houlette et du chalumeau[249], я дойму тебя героическим жанром.

— Дорогой Фергюс, ты, верно, почерпнул свое вдохновение не из моей, а из Мак-Мерруховой чаши.

— Отрицаю, ma belle demoiselle[250], хоть и заявляю, что из двух она кажется мне наиболее приемлемой. Кто это из ваших сумасшедших итальянских поэтов говорит:

Io d'Elicona niente
Mi curo, in fe di Dio, che' il bere d'acque
(Bea chi ber ne vuol) sempre me spiacque.[251]

Но если вы предпочитаете гэльский, капитан Уэверли, мы попросим сейчас маленькую Катлину спеть нам «Дримминдху». А ну, Катлина, дорогая, начинай, и никаких извинений перед чужестранцем!

Катлина очень живо спела небольшую гэльскую песню, шуточную элегию крестьянина на смерть своей коровы, забавные звуки которой не раз вызывали улыбку Уэверли, хоть он и не понимал языка[252].

— Замечательно, Катлина! — воскликнул Фергюс. — Придется как-нибудь подобрать тебе красивого жениха среди парней нашего клана.

Катлина засмеялась, покраснела и спряталась за подругу.

По дороге в замок Мак-Ивор стал горячо уговаривать Уэверли остаться у него погостить еще неделю-две, чтобы посмотреть на большую охоту, в которой собирались участвовать он сам и еще несколько гайлэндских джентльменов. В груди Эдуарда слишком живы были впечатления от красоты Флоры и от прелести ее пения, чтобы он нашел в себе силу отклонить такое приятное приглашение. Поэтому решено было, что он напишет барону Брэдуордину, сообщит ему о своем намерении пробыть еще с полмесяца в Гленнакуойхе и попросит его препроводить с подателем (слугой Фергюса) все письма, которые могли прийти к нему за это время.

Разговор, естественно, перешел на барона, которого Фергюс стал превозносить до небес как человека чести и безупречного воина. Еще более проницательную характеристику дала ему Флора, заметив, что он представляет собой чистейший образец шотландского рыцаря былых времен со всеми его достоинствами и особенностями.