Уездное

Часам этак к трем — Петр Петрович уж дремлет и репликами Сеню больше не подзадоривает. И тогда просыпается другая половинка Сенина — впадает он в сантименты и начинает мечтать о семейном счастье.

— …И вот, брат, я совершенно представляю себе, что станет священной даже вся обыденщина эта: комната утром, всякие принадлежности туалета разбросаны, вода от умыванья вечернего. Ведь это все ризы, в которых…

«Ах черт, четыре уж скоро, какие там ризы», — слипаются глаза у Петра Петровича, и слышит сквозь сон:

— …Беседка с плющом, понимаешь, чтоб продувало, и она в капоте, и животик круглится…

От изумления проснется Петр Петрович, распялит глаза и смотрит: да, Сеня. Вздыхает Петр Петрович: он ли? Да, он самый, Сеня. И удивится вслух:

— Ведь вот какие неожиданные бациллы иногда таятся в человеке под спудом. Кто бы подумал…

Сеня конфузится:

— А, поди ты к черту! Тебе пошути — а ты и поверил… — и ложится спать.

6

Сеня читал вслух Петру Петровичу:

— «Филарет Филаретович и Меропея Ивановна просят пожаловать на бал и вечерний стол по случаю именинного дня дочери их Кипы…»

— Кипы?

— Капитолины. Этакая, скажу я тебе, девица… Ну, да сам увидишь. Пойдешь?

Сеня там всего один раз был, Петр Петрович — ни разу. А впрочем…

— Ужин будет?

— Дура. Тебе сказано: вечерний стол. До отвалу кормят, как на зарез.

— Ну, ладно. Пойду… — Петр Петрович покушать любил.

«Бал и вечерний стол». Растревожили всю мебель в зальце, повытаскали, и видны даже еще следы на полу: мирно спал здесь лет десять какой-нибудь ихтиозавр — диван. Растерянно горит люстра. Кругленькие, маленькие катаются по полу папенька с маменькой.

— Пожалте, гости дорогие, пожалте. А это вот — дочка наша — Кипа.

Кипа — вся в бантиках, рюшках, оборочках, хохолок на лбу — курочка-брамапутра. А Сеня, как увидал брамапутру — так к ней и прилип, не отходит ни на шаг.

Разложили зеленые столы. Кряхтя уселись почтенные гости в длинных сюртуках, в наколках кружевных: а ну-ка, господа, вспомним старину — в стуколку стукнем?

В зальце стая кавалеров и барышень. У изразцовой печи стоят кучкой кавалеры — как отбившиеся от стада овцы. А барышни сидят по стульям у стеночки, улыбаются примерзшей бальной улыбкой, шепчутся.

Пришла таперша, глухая, два пальца у ней желтые, все прокурены. Выкурила папироску, села за рояль — и пошла в зальце кулиберда.

Петр Петрович степенно стоял в дверях, смотрел на Сеню и на курочку-брамапутру. И неспокойно у него на сердце было: ох, уж очень что-то бойчится Сеня-то, кабы чего не вышло!

Ужинать позвали. Глаза разбежались у Петра Петровича: закусок, закусок-то одних сколько. Хотел Петр Петрович подмигнуть: а ну-ка, брат Сеня… И видит вдруг — Сени-то и нет за столом. Выскочил, побежал искать.

Были они в зале, Сеня и Кипа-брамапутра, в уголке за пальмой. Сеня — почему-то очутился на полу, ерзал и старательно делал вид, будто искал что-то:

— А-а… ч-черт, па-папиросу потерял… я сейчас.

Поужинали. Подошел Сеня, сел на диван с Петром Петровичем рядом.

— Уф… Да.

— Ну что — да? Говори уж.

— Да, брат, что говорить-то: я ей сейчас предложение сделал.

Вот тебе и здравствуй.

— Врешь ты, ну тебя.

— Какое там вру! Ей-Богу, и сам не знаю, так как-то, уж очень к слову пришлось. Теперь-то уж вижу…

— Ну, а она?

— А она: «Не знаю, — говорит, — подумаю, уж очень вы сразу как-то, я не могу так».

Еще бы не сразу: второй раз в почтенный дом Сеня пришел — и вот тебе, одолжил.

Наутро Сеня Петра Петровича разбудил чем свет: на щетку плюет, сапоги чистит, тужурку новую вытащил.

«Куда он? С ума спятил», — поглядел Петр Петрович и опять уснул.

К обеду вернулся Сеня. Смеется:

— Кончено.

— Что кончено-то?

— Да это, вчерашнее. Был я у них. Вышла Кипа — невеста моя богоданная. «Ну, что, — говорю, — думаете?» — «Думаю», — говорит. «Ну, мол, не думайте, не надо: я раздумал». Вот и все.

Посмеялся Петр Петрович, поругал-поучил Сеню. Да ему хоть кол на голове теши. Такой уж нрав у него — от вида женского тает, как воск от лица огня. Не первая это у него невеста — не последняя.

С одной невестой такой Сеня, должно быть, с год хороводился. Такая была хохотуша: засмеется — серебро рассыпает. За смех и полюбил ее Сеня.

Был у хохотуши этой брат — студент, была тетка, сухопарая такая, злющая. И что хуже всего — была тетка весьма благочестива и до страсти к столоверчению привержена. Как вечер — не с кем ей, она и засадит хохотушу с собой за стол. Та в темноте сидит-сидит, да как фыркнет — одно горе просто тетке с ней.

Когда Сеня приручился хорошенько к этому дому, стала тетка его за столик сажать. Ну, а Сеня что ж. Сене только бы рядом с хохотушей сидеть да млеть, Сеня доволен.

Раз в субботу уселись вчетвером: тетка, Сеня, невеста и Алешка, брат невестин. Руки зачем-то накрест надо было: левую — направо, правую — налево, и пальцами с соседом цепь составить. Уселись. Темно, тихо в комнате, слышно, как кровь колышется. Жуть: а вдруг правда что-нибудь этакое? Закрыл Сеня глаза, поплыли круги золотые. Вот где-то совсем близко, тут, на столике теплая рука хохотушина, вот только немного нагнуться — темно ведь…