Уездный город С*** (СИ)

Потом Элеонора предоставила ответ из Б*** уезда, в котором сообщалось, что Пётр Короб не далее как вчера утром отбыл обратно в столицу губернии вместе со своей пегой кобылой, и советовали ожидать его сегодня, если вчера ещё не прибыл. Титов с радостью воспринял эту весть — признаться, ему отчаянно не хотелось ехать через всю губернию для разговора с единственным возможным свидетелем, который с равным успехом мог дать полезные сведения, а мог и не дать.

Поделились своими новостями и Шерочка с Машерочкой, только больше это походило на байку, чем на доклад — харизма мешала Шерепе говорить коротко и по существу, когда имелась прекрасная возможность этого не делать.

Только Аэлита, как-то странно нахохлившись, помалкивала в углу, рассеянно покручивая за ручку чашку на блюдце и витая в своих мыслях. При виде Брамс Натану сразу вспомнились вчерашние чувства, события и слова, и сделалось неловко, поэтому он не стал вовлекать девушку в разговор и выяснять, имеются ли у вещевички какие-нибудь новости или нет. Успеется ещё.

И на том бы сыскари, наверное, мирно разошлись, но день сегодня был особенный.

— Машков, доставай, — в конце чаепития проговорил Федорин.

Владимир в ответ кивнул, поднялся к шкафу. Послышалось звяканье, и вскоре на столе появился ополовиненный штоф, плотно заткнутый пробкой, и несколько рюмок, количество которых очевидно не соответствовало числу собравшихся. Посуды удостоились Шерочка с Машерочкой, сам Федорин, его молчаливый приятель, Натан и Элеонора.

— Это что? — растерялся Титов. Вариантов, конечно, имелось немного, но ощущение всё же было странное: к питию на службе поручик, мягко говоря, не привык. — И почему не всем?

— Остальным не положено, — коротко отозвался Федорин, не вдаваясь в подробности. Уточнять, почему, Титов не стал: местным виднее.

— Вы что, планируете вот это одобрить? — возмущённо проговорил Антон Денисович, когда Машков символически плеснул в рюмки и убрал штоф на место. — И ладно бы был повод!

— А вы считаете, что повода нет? — ровно спросил Натан, искоса поглядывая на Валентинова и медленно перекатывая между пальцами ножку рюмки, так что хрусталь тихо постукивал по дереву стола, а прозрачная жидкость с резким запахом дрожала и плескалась, словно в шторм. Остальные служащие уголовного сыска затихли, наблюдая за разговором. Федорин недовольно морщился, поглядывая на Валентинова, но пока тоже молчал.

— Нет, ну если кто родных потерял — так оно и ладно, личное дело каждого. Но не в таких же масштабах, в самом деле, что и Чирков даже как будто не возражает! И вы вот еще туда же, — проворчал он.

— Так, может, я тоже кого-нибудь потерял?

— Да не в этом дело, — отмахнулся Валентинов. — Каждый день кто-то умирает. Что, в Восточной войне мало людей погибло? Только такого культа из этого не делают ни у нас, ни на островах.

— В Японии день окончания Восточной войны — день памяти и единения семьи, — прохладно возразил Титов. — Даже несмотря на то, что они в этой войне получили за океаном изрядный кусок так нужных им земель и ещё более вожделенную независимость.

— Да неважно это, я вообще о другом, — снова отмахнулся Антон Денисович. — Ну да, умерли люди, жалко, но зачем делать из этого общенациональную трагедию-то? Да еще так, словно это именно мы победили.

— А кто, если не мы?

— Союзники! — всплеснул руками следователь. — Если вы не в курсе, то там не одна только Россия воевала. То есть, конечно, я не умаляю подвига наших солдат, — снисходительно улыбнулся он, — однако не они судьбу войны решили. Опять же, война-то не зря мировая, а то можно подумать, что только мы на западном фронте и воевали. А Германия, а…

Он говорил увлечённо, хорошо говорил — он вообще умел говорить, это Титов уже понял. Поручик только не понимал, почему не перебивает и всё это слушает и почему слушают остальные. Морщатся, молча и без тоста выпив горькую, но молчат.

И в какой-то момент терпение вдруг лопнуло — без шуток, Натан словно бы слышал, как в голове или сердце что-то с тихим хлопком оборвалось. Он резко встал… а дальнейшего не мог ожидать никто из присутствующих. Да даже если бы ждали, всё равно не успели бы среагировать, слишком быстро всё произошло.

Вот только что Валентинов разглагольствовал об ошибках командования, о посредственности проведённой Российской Империей кампании и том, на что можно было потратить ушедшие на войну деньги — а вот уже стонет на полу, держась за лицо, и над ним стоит, судорожно стискивая кулаки, поручик.

— Ах ты мразь, дерьма кусок, — выцедил он сквозь зубы, нависая, словно примериваясь, чтобы ударить лежащего ногой. — Да если ты ещё раз…

— Натан, прекрати! — бросился к нему сидевший рядом Машков, схватил за плечо — и сам получил, с левой в ухо, да с такой силой, что в голове зазвенело. Отступил, сохраняя равновесие, запнулся о стул и с грохотом полетел на пол.