Уездный город С***

Надо сказать, вопрос Шерепа задал очень верный, который самому Натану в голову до сих пор почему-то не приходил. А действительно, как Бобров сумел так быстро прибыть на место, если, Титов был уверен, Шерочка с Машерочкой помчались к дому Меджаджева на всех парах, а ехать тут было совсем недалеко?

— Значит, телефон слушают, — предположил Машков. — Иначе никак.

Другие предположения у Натана имелись, однако оглашать их он не спешил. Как бы ни неприятна была ему позиция Охранки в отношении катакомб, выворачивать по-своему и распространять секретные сведения Титов не собирался. Брамс тоже не стала вмешиваться в разговор: она, при всех недостатках, никогда не отличалась излишней болтливостью.

А предположения эти так или иначе сводились к тесному знакомству Боброва с навьями. Чёрт знает, на что вообще способны эти существа! Может, они предупредили Охранку, что полицейские сунулись в подземелья? А почему не предупреждали о перемещениях злодея? Или предупреждали?..

Сообразив, что с такими рассуждениями он опять дойдёт до подозрений начальника Охранки в измене, Титов постарался отбросить эти мысли. Тем более Машков задал новый вопрос, который требовал ответа:

— Я так и не понял, что вы там нашли?

— Да… уже не важно, — предпочёл отмахнуться Натан. — Главное, в расследовании продвинулись, и есть твёрдые основания подозревать, что Меджаджев в самом деле невиновен. Надо будет ещё раз с ним поговорить.

— Вы бы хоть почистились толком, черти полосатые! — со смешком предложил Шерепа.

— И девушку отпусти одежду переменить, ирод, — весело поддержал приятеля Машков. — Ладно сам как трубочист, но красавицу нашу зачем обижать?

— Вот и ничего подобного, никто меня не обижает! — возмутилась Брамс, чем только дополнительно развеселила Шерочку с Машерочкой.

— Ну всё, будет, усовестили! — усмехнулся поручик. — Надо, конечно. Просто заговорились по дороге, не подумали. Вот сейчас чай допьём да пойдём.

Однако так быстро покинуть Департамент у них не получилось: едва засобирались, как в дверь постучали, а потом внутрь заглянул Сергей Горбач.

— Здравствуйте, дамы, господа, — он вежливо склонил голову, приветствуя всех скопом. При виде поручика брови вещевика изумлённо выгнулись, но задавать лишние вопросы он не стал, поспешив сразу пояснить цель своего появления: — Натан Ильич, я хотел испросить вашего разрешения на похороны. В морге сказали, без него никак…

— Да, конечно, — кивнул Титов, который третьего дня уже выписывал подобное для Хрищевой, чтобы та могла предать земле сестру: никакой надобности откладывать погребение не было. — Проходите, сейчас всё напишу, это недолго.

Γорбач прошёл к указанному стулу, оглядываясь по сторонам с каким-то непонятным выражением на лице. Не любопытство, не недовольство, не неприязнь или насмешка; нечто вроде горького удовлетворения, которое, наверное, куда правильнее было отнести на счёт не двадцать третьей комнаты, а печальной цели визита.

Пока Титов составлял бумагу, остальные служащие уголовного сыска помалкивали из чувства такта, и в комнате висела звонкая, неловкая тишина. Потом Михельсон от души шлёпнула на бумагу синюю печать.

— Вот, пожалуйста. И еще раз — примите мои соболезнования, — сказал Титов.

— Спасибо. А знаете, ведь Наталия Николаевна вчера тоже преставилась.

— Это печально, — задумчиво заметил поручик. — А как давно она болела? Ведь, мне кажется, это была нестарая ещё женщина.

— Она сгорела всего месяца за три. Εщё на Рождество была полна сил, а оно вон как обернулось. И всё равно дочь свою пережила, — заметил Горбач. Он явственно мялся, собираясь спросить что-то ещё, и, уже поднимаясь со стула, всё же решился: — Натан Ильич, а это верно, что преступник — Меджаджев?

— Очень похоже на то, — отозвался Титов, избегая одновременно прямого ответа и лжи. — Вы как будто неплохо знакомы, да? Имею в виду, не только по службе.

— Мы в детстве были очень дружны, — легко отозвался вещевик, а после нахмурился и добавил: — Тем горше видеть такой исход. В последнее время мы, конечно, почти не общались, но всё же вот это — слишком. Почему он такое сотворил с Акулиной? И с остальными женщинами…

— Вероятно, это некое психическое расстройство, — столь же расплывчато ответил Титов, пытаясь сообразить, что именно его царапнуло в словах Горбача. Наконец понял: — Постойте, а как же получилось, что вы столь давно знакомы? Ведь живёте не так чтобы по соседству.

— Это из-за родителей. Мой отец, светлая ему память, взял тогда в услужение Яхъю Рустамовича. Я в детстве очень тяжело сходился со сверстниками, а вот с Русланом мы как-то разом сдружились, не знаю уж почему.

— Ясно, — кивнул поручик, хотя ничего ему ясно не было.

Ссыльный Меджаджев-старший не был простым человеком. Очень уважаемый на родине за мудрость и ум, из старого, можно сказать, аристократического рода, владевший большим стадом, а значит, богатый, он был выслан как человек, недостаточно преданный царю и при этом способный сплотить вокруг себя других: никакой действительной, серьёзной вины за ним не имелось, и потому семья Меджаджевых осела именно здесь.