Уезжающие и остающиеся (сборник)

Понятно, её очередь. Они и затихают, только Мухин никак не остановится. Видно, что ему не смешно, но он делает горлом такие усилия, что получается надсадный, искусственный смех. Тоже мне артист!

– Ой, не могу! – выдавливает из себя Мухин. – Пудякина вошла в класс после звонка… Это же так смешно, так смешно…

Не то что мне – и Марине Ивановне слушать противно. Она говорит, что, если кто любит посмеяться на уроках, тот мог бы и дальше учиться в простой школе. Нечего было поступать в гимназию. И это она так – на лучшего ученика в классе, которому хоть прямо сейчас езжай и сдавай экзамены в МГУ! Она требует у Мухина дневник и выставляет его из класса, а мне устало выдыхает:

– Сядь на своё место, Пудякина…

Я запоздало думаю: «Он что, выручал так меня?» Да или нет? Ведь его не спросишь! Ни с кем в своём новом классе я не могу так запросто поговорить…

В три я поднимаюсь по лестнице. Над головой кто-то с кем-то ссорится. Скоро я поступлю в университет в каком-нибудь большом городе. Лучше всего в Москве. Не зря же я так мучаюсь в гимназии! А потом и маму с Толиком отсюда заберу.

Утром не смотришь, какой грязный у нас подъезд, – не до того. А когда возвращаешься, видишь целые россыпи битых стёкол. Кто-то пивную бутылку хлопнул о стену. Да, вот и пятно на побелке. Ступеньки залиты пивом. Кто-то был явно высокого роста. Побелка – только в самом верху, а снизу стены покрашены в ярко-синий цвет.

По синему сплошь идут надписи:

«Ольховка – сила!» (это посёлок, где мы живём, – Ольховка); «Валера урод» (это с девятого этажа Валера) и вот – «Наташа – любовь моя».

Это старая надпись, а рядом новая. В синей краске выковыряно чем-то острым кривое сердце, под ним накорябано чёрным маркером: «Наташа, я люблю вас безумно».

А вот и сама Наташа, на площадке. Скукоженная, сутулая, в чёрной курточке. Глазки у неё узкие, нос широкий. И этим носом она вечно хлюпает.

Рядом с Наташей, вижу, наш дворник-гном. Он не выше меня, но для Наташи он должен казаться великаном. Наташка почти на год меня старше. Но ростом она даже меньше Толика.

– Кто это делала так нехорошо? – спрашивает у Наташи дворник. Вообще, по-русски он говорит нормально. Но если его рассердить, он начинает путать и род существительных, и формы глаголов. Да мало того, мне кажется, он забывает и свой родной язык. Стоит сейчас перед Наташей и ищет, что ещё сказать.

Наташа пожимает плечами.

– Я же говорю, я не знаю. Он мне не говорит…

– Кто не говорит? – не понимает дворник.

Наташка, глядя в пол, отвечает:

– Я не видела, кто это сделал. Он не признавался в любви. Я не знаю, кто это меня любит.

– Я знай, – отвечает дворник. – Тебя любит плохой человек. Хороший человек не пачкать стены. Хороший человек знает: хороший люди свой труд тратить, стену делать. Шпатлёвка, покраска – всё трудно…

Наташе и самой теперь тратить свой труд. Когда появляется свежее объяснение в любви, она волей-неволей выходит с ведром и тряпкой. А из квартиры несётся голос её отца, дяди Гены:

– Приваживаешь ухажёров, дрянь? – конечно, если он дома, а не на заработках.

Наташа налегает на тряпку всем своим воробьиным весом, как пахарь налегает на плуг. Да только силёнок у неё не как у пахаря.

Я оцениваю размер новой надписи – с ней же до ночи не справишься.

– Хочешь, – говорю, – помогу тебе?

Наташа сверкнула на меня исподлобья недобрым глазом.

– Нет уж, – ревниво говорит. – Это мне написали, я и стирать должна.

Мне-то что, пусть стирает.

Вхожу в квартиру – и что-то не встречает меня Коп. Он же только услышит скрежет ключа – и уже здесь, у порога. Он что, удрал от нас? Утром проскочил в дверь, когда кто-то выходил впопыхах? И это его, Копа, я видела? Но он меня на улице и знать не захотел.

Спрашиваю у Толика:

– Где Коп?

А Толика будто не касается, что Копа нет. Толик тетрадку мне суёт:

– Смотри, правильно здесь? Нам в школе сказали, кто эти задачи все решит, того отправят на городскую олимпиаду. А кто победит в олимпиаде, тому уже можно будет поступить в гимназию…

– Дурень ты, – говорю. – В гимназии трудно учиться.

– И что? – как взрослый, отвечает Толик. – Ты учишься, и Мишка учился. Если хочешь что-то сделать, сначала всегда бывает трудно. А после простой школы разве можно без денег куда-то поступить?

Оказывается, Толик на меня смотрит. Я для него пример, как Мишка. А я-то иногда готова всё бросить, назад в простую школу попроситься. И пусть надо мной смеются сколько хотят – «не потянула»…

И что-то мне так стыдно стало этих мыслей.

– Ладно, – говорю Толику. – Потом посмотрим твои задачки. А сейчас одевайся, Копа пойдём искать.

Дворник подметает у мусорных контейнеров.

– Так это ты, – говорит, – своего, что ли, утром не признала?

Копа с утра он не видел. Как тот сиганул через кусты, так и с концами. Пошли мы вместе за угол, там Косачиха бродячих котов кормит дважды в день. Стелет на асфальте чистые листы бумаги – как тарелки, и на каждый из большой кастрюли выкладывает комкастую кашу. Она её варит специально. Наш Коп бы оскорбился, если бы его попытались такой кашей накормить. Коп избалованный. Здесь его нет.