Угасший огонь

— Да, и будто в этого зверя превращается какой-то мастер Жозе Амаро.

— Вранье все это, дочка, — грустно сказала старая Синья. — Выдумка каналий из Рибейры.

— У нас только об этом и говорят. А еще будто у этого человека есть дочь, над которой он всячески измывается.

— Измывается?

Старуха почувствовала, что у нее помутилось в глазах. Она перестала бить белье и едва слышно, умирающим голосом, сказала:

— Все это вранье, дочка. Человек этот — мой муж.

Девушка покраснела и опустила голову.

— Извините меня, сеньора.

Молча продолжали они работу. Русло реки было узким и почти совсем заросло камышом и водорослями. Ветер шумел в камышах, сгибавшихся, как сахарный тростник.

Со стороны Санта-Фе доносилось пение. Это пел Пассариньо на заливном лугу; он выполнял постылую для него работу. Песня была печальной и заунывной; можно было подумать, что отпевают покойника. Негр изливал свою душу:

Кто убил мою пичужку,
Тот и нехристь и злодей.
Птичка кроткая привыкла
Есть из пригоршни моей[23]

.

Пение трогало сердца женщин. Старая Синья изо всех сил колотила белье о камень. Грудь девушки выпирала из расстегнувшейся кофточки. Надрывная песня была похожа на стенание:

Покидал я край родной —
Все рыдали надо мной,
Лишь безумная старуха
Мне грозила сатаной.

— Жалобная песня, — сказала девушка.

— Бедняга Пассариньо, что за жизнь у него! — ответила дона Синья. И тут же, как бы оговорившись, добавила: — Впрочем, может быть, он даже счастливее многих других.

Солнце уже начинало клониться к западу. Девушка развесила свое белье для просушки. Красные, синие, желтые пятна сохнувшей одежды празднично замелькали на камышах и кустах. Тяжело было на душе у старой Синьи, с остервенением бившей свое белье. Она не смотрела на девушку, которая легла на песок, прикрыв лицо от солнца. У нее было здоровое сильное тело. Жозе Пассариньо пел потому, что, несмотря на все невзгоды, он был счастлив; ему ничто не угрожало. Он пил и распевал песни. А что же это с ее мужем, что у него за жизнь, почему такое лицо, отчего все эти переживания и странности? Почему люди выдумывают такое? Даже о ее бедной дочери придумали невесть что. Она уже кончила стирку. Но не стала сушить белье на реке, как это делала обычно. Ей было неприятно оставаться рядом с этой девушкой. Она чувствовала себя так, будто была соучастницей какого-то преступления или дурного поступка. Синья собрала мокрое белье и связала его в узел. Девушка поднялась помочь ей.

— Вы меня простите, сеньора, я ведь не знала.

Жозе Пассариньо, увидев Синью с грузом на голове, подбежал к ней.

— Давайте, дона Синья, я донесу.

— Не надо, сеу Жозе.

— Нет, нет, я донесу.

Негр взял узел и пошел впереди, покачиваясь на своих кривых ногах. Ей было неловко, что он несет ее груз. Ведь мокрое белье было тяжелым, как свинец. Некоторое время они шагали молча. Наконец Пассариньо заговорил:

— Знаете, дона Синья, у негра Салвадора руки вздулись от побоев. Кто-то донес лейтенанту, что он продавал лотерейные билеты капитану Антонио Силвино. Интересно бы посмотреть, как сейчас выглядит этот болтун.

Они подошли к дому. Сидевший у порога Жозе Амаро даже не поднял головы, чтобы взглянуть, кто пришел. Казалось, он был поглощен своей работой.

— Добрый вечер, мастер Зе. Как дела?

Тот посмотрел на Пассариньо и молча продолжал работать.

— Вы слыхали, что творит здесь полиция, сеу мастер?

Мастер не отвечал. Пассариньо, зная неприветливость хозяина, последовал за женой шорника в дом.

— Да что вы, дона Синья!

— Ну что за церемонии, сеу Жозе, покушайте.

Она подала ему тарелку фасоли со сладким бататом. Пассариньо ел, сидя в углу, и слушал стук молотка. Видимо, у мастера плохое настроение. Пассариньо знал, что народ болтает о шорнике. Слух об оборотне, который бродил по ночам и высасывал кровь у людей, разнесся повсюду. Пассариньо был достаточно наивен, чтобы верить этим слухам. И сейчас при виде мастера с таким хмурым лицом ему стало страшно. Он боялся даже подойти к нему. Дона Синья тихонько разговаривала о чем-то с дочерью. Да и про дочь говорили дурные вещи. Ведь у людей язык длинный.

Возле дома остановился всадник. То был старый Виторино, который не пожелал спешиться. Он торопился в Ойтейро, куда вызвал его двоюродный брат Аугусто. Старик возмущался лейтенантом Маурисио.

— Я вчера послал телеграмму начальнику полиции. Насилие недопустимо, пора этому безобразию положить конец.

— Что, в самом деле Итальянца крепко избили?