Угасший огонь

Жозе Амаро хотел ответить, но не смог. Слезы побежали из его глаз. Он отвернулся, чтобы старуха их не заметила. Во всем виновата болезнь; она изнуряет и убивает мужество. Тень его, похожая на силуэт какого-то чудовища с огромными лапами, шевелилась на стене в колеблющемся свете лампы. Ощущая боль во всем теле, мастер Жозе Амаро подошел к жене. У него появилось желание сказать ей что-нибудь ласковое, — прежде он никогда не испытывал такой потребности. Но не было сил, слабость одолевала его. Луна осветила ветви женипапейро; где-то далеко лаяли собаки. Марта вновь начала истошно хохотать.

— Девочка, — кричала она, — девочка!.. Помочись на меня!

Отец и мать переглянулись, сейчас они понимали друг друга. Их дочь погибла. Старая Синья казалась смертельно раненной, она была бледна и вся дрожала.

— Зека, Марта помешалась.

И вдруг, как бы пробудившись от глубокого сна, мастер приказал жене:

— Пойди принеси ремень.

— Зачем, боже мой? Ты убьешь свою дочь.

— Разве ты не видишь, что это для ее же блага, жена? — И сам отправился за ремнем. Марта закричала:

— Девочка, девочка!

Когда Жозе Амаро появился в дверях спальни, Синья встала перед ним на пороге.

— Ты не посмеешь ее бить. Я не дам тебе!

Мастер посмотрел на Синью так, будто готов был побить и ее, и, оттолкнув жену, подошел к Марте. И снова начал полосовать ее ремнем.

Старая Синья выскочила из дома и заголосила:

— Не убивай девочку, Зека, не убивай девочку!

Но тут же, взяв себя в руки, вбежала в дом и увидела оцепеневшего мужа и притихшую дочь. В доме было тихо. Ей хотелось взглянуть на Марту, но она не решилась. Зека стоял с широко открытыми глазами, устремленными в одну точку. Свет лампы колебался от порывов ветра. На женипапейро раскачивались летучие мыши. Мастер шагнул ей навстречу, сжимая ремень в руке. Это чудовище, этот дьявол теперь шел на нее. И снова старая Синья бросилась во двор и спряталась в кустах, залитых белым светом луны. Она видела, как Зека вышел из двери, огляделся и вернулся в дом. Где-то около дома старого Лусиндо завывали собаки. Старая Синья боялась теперь собственного дома. Она чувствовала себя несчастной, слабой, беззащитной. Ей стало стыдно своего страха. И, пересилив себя, она вошла в дом. То был ее дом, который она так любила. Ей почему-то снова вспомнились ее молодые годы, как в тот раз, когда сеу Маноэл рассказывал ей про болтовню Флорипеса. Она была уже старой женщиной, а вела себя, как глупая девчонка. Дочь храпела в глубоком сне. Зека окликнул ее:

— Синья!

— Иду.

Она испытывала ужас, какого никогда раньше не знала. Но, сделав над собой усилие, переступила порог дома.

— Что тебе?

И тут старая Синья впервые в жизни увидела, как рыдает ее муж. Он плакал, как обиженный ребенок. Эти слезы разрывали ей сердце. Она стояла на пороге и смотрела на него. Он ни слова не мог выговорить. Но глаза выражали глубокое страдание. Наконец он выдавил:

— Синья, Марта помешалась.

Она не могла подойти к мужу. Ей претил запах кожи. Эта вонь с первых дней их брака наполняла весь дом. К горлу подступила тошнота. У Синьи было такое чувство, будто рядом разлагается труп. Тошнота душила ее. Рыдания Зеки, его страшное лицо, слезы — все это было связано в ее сознании с этим убийственным запахом. Синья убежала на кухню. Петухи запели на насесте, хотя до рассвета еще было далеко. Она почувствовала резкую боль в желудке, от тошноты появилась горечь во рту. Ей почудилось, что откуда-то издалека, точно с того света, до нее донеслись слова молитвы, которую поют в церкви:

Будь, о Пречистая,
Благословенна!
Славься, зачатья
Миг сокровенный!

VIII