Угль, пылающий огнем

— Мне хочется спросить Вас о поэтической интонации XX в.

— Не существует какая-то особая поэтическая интонация XX в. Современна, всемирна лирическая музыка Горация и Овидия, Калидасы и Хафиза, Шекспира и Гете, Державина и Пушкина, Бодлера и Верлена. Наука развивается, скажем, от понятия 1 + 1=2 к понятию векторного исчисления, от возможности ехать на ослике, верблюде, лошади — к полетам на другие планеты, от пращи — к ядерной бомбе. Заурядный преподаватель математики во второстепенном университете разбирается в своей профессии лучше, чем Эвклид и Птолемей. В науке есть прогресс.

В искусстве, в литературе нет прогресса. Далеко не каждый современный писатель, живописец, скульптор, композитор, даже если он удачлив, опережает своих предшественников, даже самых древних. Слепой Гомер не знал грамоты, посещал семь городов верхом на ослике, а какой-нибудь уверенный в своем сомнительном даре современник наш читает, может быть, на двух языках, летает с материка на материк в самолете, но он не только по таланту, он по уму и образованности дикарь по сравнению с Гомером, а самое главное — по высоте и глубине понимания человека отстает от Гомера на большее количество веков, чем Гомер от первобытного двуногого. В сущности, примерно то же самое я мог бы сказать о себе.

Искусство истинное, существующее, а не призрачное, золотоносная руда, а не колба плута-алхимика, — всегда ново, всегда авангардно. Искусство не знает старости. То, что стареет, не искусство. «Дон Кихот» или «Бесы», «Чевенгур» или «Один день Ивана Денисовича» живут с нами, среди нас и будут жить всегда. В искусстве с парохода современности ничего не надо сбрасывать, на этом пароходе нет лишней клади. Надо только палубы, каюты, машинное отделение очищать от пыли.

Это не означает отсутствия в искусстве некоторых двигательных процессов. Например, басня перестала занимать то важное место, которое ей было отведено при полулегендарном Эзопе, «Калиле и Димне», Лафонтене, Крылове. И другой двигательный процесс: проза Чехова, Бунина, Пруста, Кафки стала ближе к стихотворчеству с его краткостью и музыкальностью. Впрочем, вспомним: в начале XIX в., когда русская проза делала свои первые шаги к всемирности, она еще не отдалилась от стихотворчества. Не случайно Пушкин назвал «Евгения Онегина» романом, а Гоголь «Мертвые души» — поэмой. Но другими, отделившимися от прозы, стали поэмы Некрасова, Случевского, Блока, Белого, Ахматовой, Маяковского, Хлебникова, Пастернака, Багрицкого, Твардовского.

— Как Вы восприняли вызов Виктора Ерофеева — «Поминки по советской литературе»? Дайте, пожалуйста, оценку прозе 1950–1960‑х годов.

Какие тенденции в прозе кажутся Вам перспективными? И какие Вы видите здесь новые имена?

— Сейчас у нас в России, особенно в прозе, сделались модными порнография (очень скучная), нецензурная брань, при этом рыхлость сюжетной постройки, болтовня. Как далеки эти бесталанные сочинения от самых жизнелюбивых, откровенных сцен Боккаччо, Рабле, Лесажа. Прогресс есть движение вперед, следовательно, он не отменяет пройденного пути, он его продолжает. Мы уже договорились, что в искусстве нет прогресса. Но есть преемственность. Что я могу сказать о постсоветской литературе? Прежде всего нужно жестко отделить понятие «советская литература» от понятия «русская литература в годы советской власти». Ничего вызывающего нет в статье Виктора Ерофеева: кончилась советская власть, значит, исчезла потребность в советской литературе. У советской литературы была только одна цель — служить тоталитарной власти. Одни слуги оказались половчее, изобретательней, не суетились под клиентом, даже любили его, другие были беспомощней, тупее, но сочинения тех и других — мертворожденные. В советские годы русская литература не умерла. Читатели узнали шедевры Ахматовой, Алексея Толстого, Замятина, Пастернака, Булгакова, Зощенко, Бабеля, Катаева, Олеши, Каверина, Платонова, Добычина, Шолохова, Заболоцкого, Гроссмана, Тарковского, Солженицына, Шалимова, Виктора Некрасова. В советские годы начали печататься учитель Виктора Ерофеева — Аксенов, Астафьев, Белов, Битов, Владимов, Войнович, Искандер, Можаев, Распутин, Трифонов. Какая блестящая литература! А в самые последние годы нам открылись дарования Петра Алешковского, Варламова, Павлова.

Первый необходимый признак таланта — вера в человека. Она, часто неосознанно, порождена верой в Создателя. Вот почему мне особенно близко религиозное миропонимание Пастернака, Булгакова, Солженицына. Мне кажется, что был прав французский священник, который увидел в «Жизни и судьбе» приближение в прошлом атеиста Василия Гроссмана к вере в Бога.

— Я очень люблю одно Ваше стихотворение, где «ужас пониманья» и так многозначны простые вещи: