Угль, пылающий огнем

Инцидент исчерпан. Ты очень правильно и серьезно очерчиваешь свою задачу. Ты права, человек же изменился, изменилось то, что его окружает. Совсем недавно (несколько тысяч лет назад) он жил в раю и не трудился, а потом был изгнан из рая и начал трудиться недалеко от Эдема. Он сначала не знал, а теперь знает, что, и сочиняя прозу, надо быть поэтом. Пушкин считал, что уже один план «Божественной комедии» Данте есть поэзия. Я уверен, что здание романа ты возведешь, ты не обычная, Бог дал тебе талант, только ради Него не спеши, ведь ты создаешь, как и Он, мир из Слова.

О мамином интервью здесь многие говорят, даже из Нальчика пришел отклик.

Поразило меня, что Федя переводит тебя на иврит. Завидую коллеге, привет ему, и Мане, и парижскому Сереже.

Ты права, Яна очень сердечна. Да еще и красива. В голове — туман, хотя и розовый. Она нам нравится. С ее сестрой бесед у нас не было (у меня).

Желаю счастья тебе и роману.

Целую тебя. С. Л.

29.11.1995 г.

Милая Леночка, передо мной твой Theresienstadt⁶ на двух языках, ни одного я не знаю, но рисунки, картины, названия глав, которые я все-таки, хотя и с большим трудом разбираю, так ярки, так наглядны… Ты создала великую книгу, благодарная память о тебе будет жить в людях, и не только в сердцах евреев, а в каждом, кто — человек. Книга пришла к нам после похорон Миши, и мое горе слилось с горем народа, и я подумал, что все же он, и я, и многие из нас избегли участи жертв фашизма. Мама принесла сумочку с Мишиными орденами, боевыми, и тут же медаль «За отвагу», это редкая медаль, ею награждали, невзирая на отзыв политработника, она — действительно за отвагу в этой страшной войне, она ответ тем, кто кричал, что евреи — все — устроились в Ташкенте, не воевали.

Спасибо тебе еще раз за книгу — подвиг, за письмо, в котором ты так поэтично описала, как читала наши книжечки, а в окне — немецкая природа, гетевские ландшафты.

Спасибо и за фотоснимки — добрые глаза Сережи, пытливо-строгие Феди, слегка лукавые — Мани.

Мама очень устала, постепенно приходит в себя, ведь вся тяжесть болезни легла на ее плечи, — мне трудно передвигаться, у детей своя жизнь. Миша перед смертью, увидев маму в реанимации, сказал ей: «Вы ангел», я раньше от него не слышал подобных слов. Она и мой ангел.

Вспоминаю нашу встречу в Зиггене 7, как ты неожиданно легко отнеслась к неожиданным трудностям путешествия, я ждал огорчения, а ты смеялась.

Прости за банальность — за твоей хрупкостью жива упрямая, жестоковыйная еврейская сила. Благодаря тысячам таких, как ты, спаслись миллионы, береги себя и цени себя, не задаваясь.

Сердечно приветствую всех твоих (и наших).

Любящий С. Липкин

14.2.1996 г.

Дорогая, милая Леночка!

Приехала мама, конечно, рассказала о тебе, и я понял, что все тяжелое осталось позади…Ты совершаешь такие перелеты, которые утомили бы могучего атлета, а не только хрупкую женщину. Может быть, обдумаешь написать новую вещь?

Достоевский как-то обмолвился, что ему приятней было обдумывать роман, чем его писать. Представь себе, что и я, один из малых сих, испытываю такое же чувство. Смотрю ли я телевизор, беседую ли с гостями, я всегда что-то обдумываю, и так сладко от этого делается, так хорошо получается, а напишешь — и жуткая пакость на бумаге. Но зато счастье и минуты сладкие. А иногда и что-то дельное возникает….

Московская литературная жизнь сейчас существует уродливо. Я говорю об этом объективно, нам с мамой не на что жаловаться, охотно нас печатают в журналах, редактора у мамы просят стихи, а ей нечего дать, все опубликовано. Канули в лету года, когда писалось в стол…

<…>У нас теперь настоящая зима, уже неделю, как не выхожу на улицу, когда мороз превышает 10 гр., у меня происходит сжатие сердца, стенокардия проклятая.

Стихи пишутся, а проза не получается, это не совсем понятно, потому что проза та же поэзия, в ней должны быть все четыре элемента поэзии: музыка (своя, а не заемная), мысль, живопись, страсть.

11.6. 1996 г.

Милая, дорогая Леночка! Хочу тебе написать несколько слов о тех золотых россыпях, которые ты назвала фрагментами. Первая россыпь — старый музыкант Франтишек Домажлицкий и его жена Итка. Сразу же, когда появляется старик, который выпятил нижнюю губу и вздернул подбородок, который лыс, но боковые кудри — артистически — до плеч, который был в страшном Терезине, но писал легкую музыку, он становится нам интересен, о нем хочется знать, о нем и об Итке, нужен рассказ, и ты обязательно напишешь этот рассказ. Другая золотая россыпь — наша общая знакомая Шира Горшман. Вдова замечательного еврейского художника (когда художник — еврей, это больше, чем национальность), и сама одаренная писательница, пишет «об убитых на убитом языке». Трагическая формула! О ней, о Шире, нужен рассказ, и ты его напишешь.

Третья золотая россыпь — любовь в Терезине: Вера и Йожка Фантл, Вера и Дольфи. Могут быть два щемящих рассказа, и ты их напишешь.